Энн Ветемаа - Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер

— Вы сохранили эту открытку?

— Разумеется, я ее выбросил. С отвращением.

— Ну, это было неумно. Вам следовало принести ее нам… А что они в ней писали? Выразили какое-нибудь свое желание?

Опять пришлось быстро подыскать ответ.

— Мне посоветовали как следует научиться изготавливать марципановые фигурки. А потом, вслед за тем…

Меня вдруг пронзила вспышка вдохновения.

— Ну, что же потом?

— Пообещали связаться со мной позже. И посоветовали сделать новые формы и поэкспериментировать с портретами…

Все, что я теперь говорил, тщательно фиксировалось. При упоминании фамилии Штуде один из них, в капитанских погонах, засуетился. Он стал проверять шкафы, набитые папками. В этом доме царил, очевидно, порядок, потому что уже минуты полторы спустя появились две пожелтевшие папки, содержимое которых принялись изучать сразу несколько человек.

— Шоколадные фабриканты и владельцы универмага. Сбежали, сволочи… — бормотали они по-русски… Но и обо мне не забыли. Мной остался заниматься тот подполковник, говорящий на очень странном эстонском языке, в котором я после того смелого высказывания об известных вонючих веществах заметил прямо-таки отеческое отношение.

— Я думаю, что наши специалисты… наковыряют место жительства вашего отца. И тогда, молодой человек, вам придется написать ему письмо.

Я сказал, что это задание не из приятных.

— У нас здесь много заданий, от которых в душе нет радостного чувства, — признался он. — Ну, вы сделаете эту нерадостную работу, я уже наперед знаю. — Он взглянул на меня именно с таким выражением лица, какое я сумел после нескольких неудач запечатлеть на лице одного своего марципанового Деда Мороза. — Ну, теперь мы знаем, что вы человек умный. Только вы немного своеобразный человек от искусства. Во-от! Мы вначале подумали, что если человек делает из марципана политруков, то скоро сделает еще генералов из мороженого, и что он немного с приветом или кто-то его подзуживает… А теперь я при таком мнении, что скоро вы вовсе будете работать с нами, что меня радует. А вы как думаете?

Вот мы и дошли до того, что я вроде бы предчувствовал и на что внутренне даже надеялся. Я соорудил на своем лице неуверенное, но не напрямую отрицательное выражение. (В принятии нужных выражений лица я талантлив и, хотя никогда не понимаю, почему и над чем или кем сейчас смеются, слежу за другими очень внимательно. И, когда смеются другие, хохочу и я.) И мне не нужно было так уж сильно притворяться, изображая колебания и сомнения, — я в жизни не думал о работе в этом госдоме, в этой Системе, но, с другой стороны: что я, всегда и во всем готовый душой и телом поддерживать господствующий общественный строй, мог иметь против. Ведь правящий строй всегда выражает желания высших сил, значительно превышающих силы человеческие. Да, должно быть, всячески похвально в какой-то мере сотрудничать с этим важным, даже элитарным госучреждением, в задачу которого входит сбор объективной информации о настроениях в народе. Не столько чтобы карать, как это было прежде, но для того, чтобы еще мудрее управлять нашим государством. Это принесет пользу всем!

Подполковник был опытным человеком и умел читать по лицам. Мы обменялись взглядами, которые говорили о взаимопонимании. Я собрался пока что ограничиться обменом взглядами. Слишком быстрое "да" могло бы оставить обо мне впечатление как о человеке, в котором гнездится непомерная жажда карьеры, но читатель уже должен, кажется, знать, что подобные тривиальные вожделения чужды моему существу.

А то, что ко мне испытывали особый интерес, я вроде бы понял. Не секрет, что особенно живой интерес вызвали именно те сомнительные идеологические предприятия, которые могли быть каким-либо манером или же кем-то инспирированы. Ведь прежде всего искали следы организаций! И правильно!

И еще в одно я верил наверняка. В то, что все известные спецслужбы в мире пытаются вербовать, прежде всего, тех людей, которые на чем-нибудь попались или кого хотя бы в малой степени подозревают в чем-то, и особенно тех, у кого есть родственники во враждебных странах. Только не считаю ли я здешних людей слишком наивными?.. Сумеют ли специалисты другого и вполне специфического вида деятельности до конца понять мои марципановые скульптуры, которые я всерьез воспринимаю как самую идеальную и единственно возможную форму выражения моей личности и таланта?

Вскоре мне разрешили уйти, но сообщили, что послезавтра очень охотно снова увидятся здесь со мной.

— Я думаю, что мне не нужно совать вам в руку какую-нибудь повестку. Вы все же сами и по своей воле придете опять нас навестить. Явитесь в кабинет номер тридцать один. Прямо в мое рабочее помещение.

В кабинете номер 31, куда я, естественно, пришел через день (в тот день ниоткуда не доносились крики чересчур нервных людей), меня приятно поразила одна вещь: на рабочем столе подполковника, поверх стопки бумаг, примостилась моя работа — марципановый Никита, с широко улыбающимся лицом и блестящей лысиной. Он у меня хорошо получился — круглые и улыбчивые лица вообще более благодарный материал для художника по марципану, чем волевые, злые, с орлиным профилем. Подполковник, который, кстати, тоже слегка напоминал Никиту, поймал мой взгляд и улыбнулся, но не счел нужным что-либо комментировать.

— Ты очень сообразительный молодой человек, но ты и большой болтун — мы не понимаем, чего ради ты выдумал этакую историю, что тебя хотели склонить к изготовлению этих симпатичных фигурок. Этакое желание у тебя было. Но все это трепотня… Ты, парень, при другом строе стал бы богачом… На тебя в прошлый раз страху нагнали? Нет, молодой человек, вроде как нет… Ну, черт побери, ты сам знаешь… — Он старательно чесал свой нос, который, как и в прошлый раз, был красный и довольно сопливый. — Наши люди выяснили местожительство твоего отца, — продолжал он, все еще почесывая нос. — Но с твоим отцом удивительные вещи — он вроде как крупный борец за мир.

— Не за деньги? [4] В эстонском языке слова "деньги" ("raha") и "мир" ("rahu") отличаются всего лишь конечной гласной, герой осторожно намекает на несовершенное знание работником КГБ эстонского языка. — Примеч. переводчиков. — усомнился я.

— Да нет. Именно что мир. И он как будто крутится возле коммунистической партии, что нас вводит в удивление… Мы не хотим этаким людям так уж верить. Мы хотим их изучить, что там да как. Мы думаем, что ты сделаешь своему отцу письмо, и, может быть, после этого вы еще каким-нибудь образом встретитесь, что было бы очень интересным делом.

Я признался, что не имел бы ничего против того, чтобы когда-нибудь встретиться с человеком, который является моим настоящим отцом. Будь он там борец за мир или за деньги, он все-таки отец…