Энн Ветемаа - Пришелец

В его взгляде проскользнула неожиданная грустинка, и вместо круглого колечка дыма к потолку поплыл печально трепещущий эллипс.

— Ты весьма недальновидно приютил у себя этого самого Станционного Графа.

— Но я же сообщил куда надо и все согласовал. И много беседовал с этим несимпатичным типом, старался направить его на путь истинный.

— С подобными людьми нет смысла беседовать. Мы применяем к ним другие методы. Надеюсь, ты догадываешься… (Молодой человек в силу определенных причин вынужден был печально кивнуть.) Так-то вот обстоят дела, дорогой мой старый знакомец. Признаюсь честно, после того как ты взял под свое крылышко приверженца враждебной идеологии, раздались голоса, ставящие под сомнение твою дальнейшую пригодность к выполнению неких сакраментальных обязанностей. (Молодой человек побледнел.) Но я заступился за тебя, рассказал коллегам о твоем идеологическом, несколько наивном — пожалуйста, не обижайся! — миропонимании и погасил сомнения. А сегодня, сегодня ты великолепно продемонстрировал свою идейную закалку и верноподданность. Полагаю, ты рассчитываешь на знак отличия и на премию.

— Я… мне достаточно было бы повидать его. Ничего больше.

— Ты это вполне серьезно? Впрочем, такое желание для тебя, витающего в эмпиреях, простительно и даже подтверждает наши представления о тебе.

— Да-а? — Молодой человек ничего не понимал.

— Я не разрешу тебе войти в ложу, но мы изыщем другую возможность: ты увидишь его достаточно ясно!

И обладатель длинного мундштука, сперва припомнивший его не слишком лестное прозвище, а затем назвавший дорогим старым знакомцем — во всяком случае, гораздо почтительнее и теплее, — нажал какую-то кнопку. На пороге тут же вырос увешанный многочисленными знаками отличия высокий чин, получивший приказ проводить молодого человека в камеру "А 2".

— Могу я оставить его одного? — спросил чин весьма недоверчиво.

— Разумеется.

— На сколько?

— Не надолго… — было сказано чину. — Сам президент тебя не увидит, — это уже молодому человеку, — но будет слышать. Если у тебя есть что-нибудь на сердце, говори смело!

И молодого человека проводили в крохотное помещение, походившее на шкаф и, кажется, называющееся боксом, а его провожатый, по-видимому, церемониймейстер, тотчас ретировался. Все-таки молодому человеку показалось, что тот выполнил распоряжение без особой охоты.

И пред нашим молодым человеком предстало его божество. Он даже на миг зажмурился — а что тут такого: всякий прикрыл бы глаза, попади в них сноп солнечных лучей. И лишь по прошествии этого мига взглянул на великого вождя сквозь полуопущенные веки.

Воистину от великого вождя исходило сияние, ибо небесное светило щедро озаряло своего земного наместника. Моноцетти был во всем золотом и лиловом. Золото орденов, эполетов и аксельбантов буквально слепило, а люминесцирующий лиловый мундир сверкал и завораживал.

И молодой человек с трудом поднял взор на лицо президента.

Моноцетти! Генералиссимус! Суровый на вид, благородный, но не жестокий. Вдумчивый взгляд стального цвета глаз направлен поверх молодого человека, очевидно, на стадион, где уже бесновались танцоры. Он не замечает меня, подумал молодой человек, но тотчас вспомнил, о чем предупреждал его старый знакомец.

Не только глаза, но и подбородок президента — если так можно сказать о подбородке — смотрели поверх молодого человека. Властный вид и удивительно прямая осанка вызывали восхищение. Президент поднял одну руку, благословляя свой народ, другая рука не без достоинства уперлась в бок. Эта упертая в бок рука производила исключительно импозантное впечатление. Такую позу принимает человек, достигший вершины, обладающий всей полнотой власти. Его ничем не удивишь, для него и так все самоочевидно.

Однако тут — как удивительно! — молодым человеком овладело странное сочувствие к великому вождю. Какого труда требует постоянное пребывание в напряжении! От чего только не приходится отказываться во имя идеи! И он вздрогнул, подумав о том, что могло бы произойти сегодня на стадионе. А вдруг и в самом деле все было спланировано заранее? О, какую ненависть испытал бы он к виновным, к злоумышленникам, если они впрямь существуют.

Кто мы такие без вождя? Жалкое стадо разномастных индивидов, обремененных мелкими заботами. Кого-то донимает изжога, может, рак раскинул свои клешни в его желудке, кого-то, ничуть не таясь, обманывает жена; каждый грош считают мелкие чиновники; школьным учителям озорники прилепливают ехидные плакатики на спинки поношенных сюртуков, пропахших нафталином; солдатам хватает сил и воинской выучки, но необходимую искру они получают именно от вас! Солдат без генерала — что ноль без палочки, что патрон без пороха. Лишенный ценных указаний великого вождя, народ представляет собой аморфную массу, неспособную к действиям.

Сегодня же, когда всех захлестнуло веселье, обманутый муж забывает о наставленных ему рогах, а больной о своем недужном желудке, худосочный школьный наставник выпячивает куриную грудь — он ведь тоже имеет отношение к идеологии, — солдат готов ринуться в бой, и даже калека не чувствует себя прикованным к коляске. Разве не об этом вновь и вновь возвещают спонтанные крики "ура!"?

— Мы всегда будем с вами, — слышит свое бормотание молодой человек. — Мы понимаем: вы делаете именно то, что необходимо. Вы добрый и суровый садовник. Мне не дано заглянуть вам в душу, но вам, наверное, нелегко подписывать тысячи смертных приговоров — или, может быть, это делают за вас другие? — отклонять сотни просьб о помиловании. Поверьте, людям свойственны ошибки, крупные ошибки, но они не плохие, разве порой бестолковые! Поверьте, обязательно поверьте, и тогда вы хоть немного расслабитесь. О, позвольте же себе иногда передохнуть! Но почему ваш подбородок дрогнул и поднялся выше, почему ваш взгляд устремился поверх ликующего народа? Неужто вы нам не доверяете? Это было бы большим несчастьем, создало бы трудности для вас и для нас. Нет, вы можете вполне доверять добрым чувствам абсолютного большинства из нас!

И молодой человек принялся лихорадочно рассказывать о прелестях сегодняшнего дня: о веселой маятниковой эстафете, о чуточку потешных ребятишках, усердно паливших по Жозефине, о забавных народных игрищах. Поведал даже о кассирше в банке, в честь сегодняшнего дня заморившей свою бородавку. И о музыке, что плыла и плывет над нашим счастливым городом!

Но что такое с президентом? Что за несуразные изменения: он вроде бы тускнеет, его мундир уже не сверкает люминесцирующим светом, а вокруг рта, кажется, залегли горькие складки. Что с вами? Неужто я опечалил вас своим рассказом? О нет, господин президент, этого я никак не хотел! Если в моей болтовне и была какая-то цель, то лишь та, чтобы вы расслабились, чтобы в вашем величии было меньше суровости, напряженности. Больше покоя и радости…