Майкл Каннингем - Начинается ночь

У Питера что-то екает в груди.

— Я думал, что седина — это благородно…

Он не говорит Бобби, что думал, что это… сексуально.

— Благородно, типа лет на шестьдесят. Ты бы выглядел на десять лет моложе.

Вихрь странных чувств налетает на Питера. Неужели он действительно так старо выглядит? Насколько пошло хотеть выглядеть помоложе? Да и в любом случае, это невозможно, даже если бы он этого хотел. Люди все равно догадаются, как бы постепенно это ни происходило. И он превратится в "мужчину, который красит волосы", и никто никогда уже не будет принимать его всерьез, хотя, конечно, если бы Бобби мог убрать часть седины, скажем, половину, может быть, действительно никто бы ничего не понял и он бы просто стал выглядеть несколько более витально и… ну, да, моложе.

Сволочь ты, Бобби, зачем ты завел этот разговор?

— Вряд ли, — говорит он.

— Подумай об этом, о'кей?

— Обязательно.

Стрижка окончена, Бобби засовывает в карман свой гонорар. Питер провожает его к выходу. Похоже, Тайлер и его команда не торопятся. Один из помощников Тайлера, бритоголовый Карл, провожает Питера странно-многозначительным взглядом — может, он решил, что Питер трахается с Бобби? О'кей, пусть думает, что хочет.

На улице Бобби целует воздух рядом с Питером, прыгает на свой голубой скутер и — пуф-пуф-пуф — уезжает. Бобби похож на героиню кинокомедий сороковых, миловидную, алчную, расчетливую и, по молодости лет, не сомневающуюся, что все самое интересное — еще впереди. У Бобби одна забота — ехать или не ехать в Аргентину с каким-то лотарио. Вот он — цветущий, довольный жизнью и даже не пытающийся притвориться, что он глубже, чем есть на самом деле, спешит навстречу очередному приключению.

Питер возвращается в кабинет. Работа не ждет. Десять новых и-мейлов. Ладно, это можно отложить. Сейчас нужно ответить Глену Ховарду.

ПРИВЕТ, ГЛЕН, ОТЛИЧНЫЕ НОВОСТИ! ОЧЕНЬ НАДЕЮСЬ, ЧТО У КУРАТОРОВ БИЕННАЛЕ ХВАТИТ УМА И ВКУСА ВЗЯТЬ ТВОИ РАБОТЫ, К СОЖАЛЕНИЮ, ОСНОВНАЯ ГАЛЕРЕЯ ЗАНЯТА ДО КОНЦА ОСЕНИ, НО Я ОБЕЩАЮ, ЧТО МЫ УСТРОИМ ТЕБЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНУЮ ВЫСТАВКУ И ПРИГЛАСИМ НА НЕЕ МИЛЛИОН ЛЮДЕЙ. ТВОЙ П.

Перезванивает Руперт Грофф.

— Привет, Питер Харрис! Вы звонили?

Голос у него совсем молодой.

— Вы ведь знаете, что Бетт закрывает галерею?

— Знаю. Фигово.

— Я ваш поклонник.

— Спасибо.

— Хочу пригласить вас на ланч, как вы?

— Можно.

— Как у вас со временем?

— Эта неделя под завязку, может, на следующей, через среду.

— Отлично. И вот еще что: у меня есть одна очень хорошая клиентка, которая хотела бы купить что-то прямо сейчас. Через несколько дней у нее будут гости, тоже очень активные покупатели произведений искусства. Если вас это интересует, можно было бы предложить ей какую-нибудь из ваших работ. Я мог бы выступить в роли консультанта. Это не значит, что я становлюсь вашим новым агентом, у вас не будет никаких обязательств передо мной, а у меня — никаких обид, если вы предпочтете мне другого дилера. Но я практически уверен, что смог бы организовать эту сделку, а за ней могли бы последовать и другие.

— Неплохо.

— Так вот что я предлагаю. Давайте планировать ланч на среду через неделю, но что, если бы я зашел к вам в мастерскую пораньше и мы бы вместе подумали, что предложить моей клиентке.

— Сейчас мне особо нечего показать.

— Но что-то у вас есть?

— Парочка новых бронз. И одна терракотовая штуковина, с которой я как раз сейчас вожусь. Но она еще не готова.

— Я бы очень хотел посмотреть вашу новую бронзу.

— О'кей. Заходите завтра после обеда.

— Отлично. Во сколько вам удобно?

— Ну, скажем, в четыре.

— Замечательно.

— Я в Бушвике.

Он диктует адрес. Питер записывает.

— Значит, завтра в четыре.

— Договорились.

Три новых и-мейла. Один от Глена.

ПИТЕР, МИЛЫЙ МОЙ, У БЛАГОРОДНЫХ ЛЮДЕЙ НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ СЕКРЕТОВ ДРУГ ОТ ДРУГА. Я ПОЛУЧИЛ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОТ ДРУГОЙ ГАЛЕРЕИ, Я НЕ ХОЧУ СОГЛАШАТЬСЯ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ МОЙ ЧЕЛОВЕК, НО ЭТИ РЕБЯТА НЕВЕРОЯТНО ВОЗБУДИЛИСЬ, А ТЕПЕРЬ ЕЩЕ ЭТА БИЕННАЛЕ, ЗНАЕШЬ, У МЕНЯ ТАКОЕ ЧУВСТВО, ЧТО ЧТО-ТО СДВИНУЛОСЬ, ХОТЯ В ЭТО ТРУДНО ПОВЕРИТЬ. НУ, ПОНИМАЕШЬ, МНИТЕЛЬНОСТИ, ПРОБЛЕМЫ С САМООЦЕНКОЙ И ВСЕ ПРОЧЕЕ:) КАК БЫ ТО НИ БЫЛО, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, МОЖЕТ, ПООБЕДАЕМ ВМЕСТЕ И ПОГОВОРИМ? ЧТО СКАЖЕШЬ, МОЙ ДРУГ И СОРАТНИК? ХХХ

Хм. Значит, Питер такой человек, на которого, по мнению молодого малоизвестного художника, можно давить?

Ладно, без паники, все в порядке. Глен — хороший художник. И, может быть (если он, конечно, не блефует), его работы и вправду привлекли внимание какойнибудь галереи в Вильямсбурге, а вот в биеннале ему едва ли придется поучаствовать — по слухам, в этом году все будет крутиться вокруг инсталяций, скульптур и видео.

ПРИВЕТ, ГЛЕН. ВСЕ ВЕРНО: Я ТВОЙ ДРУГ И СОРАТНИК, ТАК ЧТО ДАВАЙ ПООБЕДАЕМ И ОБСУДИМ ТВОЕ БЛЕСТЯЩЕЕ БУДУЩЕЕ. НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ Я МОНТИРУЮ НОВУЮ ВЫСТАВКУ. ДАВАЙ В КАКОЙ-НИБУДЬ ДЕНЬ НА СЛЕДУЮЩЕЙ. ТВОЙ П.

О'кей, Глен. Посмотрим, сможет ли хороший ланч и мои уверения в преданности до гроба сохранить наш союз. Если нет, что ж, прощай и благослови тебя Господь. А что, если…

Эх, если бы ему и вправду удалось залучить Гроффа…

Что говорить, эффектно было бы начать новый сезон выставкой Гроффа в основной галерее. В сентябрьском "Арт ин Америка" выйдет статья о Гроффе. И очень может быть, что Ньютон купит одну его вещь для МоМА. Грофф отлично вписывается в МоМА — он основательный и серьезный дальше некуда.

Питер ничего не может с этим поделать — он все чаще и чаще думает о Гроффе. Да, конечно, есть тысяча причин относиться с подозрением к самой идее монументальности и драгоценности (в буквальном смысле слова) произведений искусства; к концепции искусства как сокровища, высекаемого резцом и украшенного инкрустациями, короче, к чему-то безусловно прекрасному, что могло бы стоять во дворцах и соборах. Впрочем, вещи Гроффа, мягко говоря, не вполне традиционны — посмотрев издалека, ваша тетя Милли скорее всего воскликнет "какая прелесть!", но, подойдя поближе, увидит выгравированные имена всех африканских рабочих, погибших в алмазных копях (наверняка, по крайней мере, часть этих имен Грофф придумал сам, не могли сохраниться такие полные списки), и выдержки из дневника Унабомбера, и отчеты о вскрытии заключенных, покончивших с собой в тюремных камерах, и тщательнейшим образом выполненные порнографические рисунки — отдельно для геев и негеев; все чрезвычайно аккуратно и упорядоченно, как иероглифы. Это вещь, которая по скрытому замыслу рассчитана на то, что ее откопают через десять тысяч лет.

И вообще, не поднадоели ли нам все эти бесконечные конструкции из проволоки и фольги, продающиеся, кстати, за безумные деньги? Не оказались ли мы в таком особом мире, где мусор de facto воспринимается как сокровище?