Кингсли Эмис - Везунчик Джим

Диксон, давным-давно сделавший собственные выводы о миссис Уэлч, благополучно пропустил мимо ушей характеристику Уэлчем ее политических взглядов, ее отношения к «так называемой свободе образования», ее поддержки карательных видов наказания, ее страсти к чтению соображений англичанок по поводу мыслей и чувств парижанок. Собственные мысли и чувства были заняты аспектом под названием «Маргарет». Диксон не представлял, как выдержит встречу с ней; образ Маргарет, полдня терзавший Диксона в городской библиотеке, теперь, когда встреча надвигалась, совсем распоясался. Вдобавок придется иметь дело с Бертраном и миссис Уэлч; впрочем, по сравнению с Маргарет это мелочи. А еще там будет Кристина; ее Диксон также видеть не хотел, и дело было не в ней самой, а в том, что проблемы с Маргарет упирались в нее. Нужно каким-то образом показать Маргарет, что она не совсем одинока; нет, конечно, Диксон сам себя удержит от прежних отношений, обязательно удержит, однако найдет способ убедить Маргарет в своей постоянной поддержке. Легко сказать: найдет. Как его найти?

Чтобы отвлечься, Диксон стал смотреть в окно (они подъехали к перекрестку, Уэлч сбавил скорость до черепашьей). На тротуаре стоял толстяк, в котором Диксон узнал своего парикмахера. К этому человеку он испытывал глубокое уважение, во-первых, за впечатляющий экстерьер, во-вторых, за раскатистый бас, в-третьих, за непревзойденный запас сведений о королевской семье. На расстоянии нескольких ярдов от парикмахера, возле почтового ящика, остановились две вполне симпатичные девушки. Парикмахер уставился на них, сцепив руки за спиной. Меж пухлых щек заиграла плохо скрываемая плотоядная ухмылка; словно угодливый администратор магазина, парикмахер двинулся к девушкам. Уэлч нажал на газ, изрядно потрясенный Диксон быстро переключил внимание на противоположный тротуар, за которым шла игра в крикет, и подающий намеревался подать. Отбивающий, еще один толстяк, собрался ударить по мячу, промазал и получил мячом в пузо. Прежде чем крикетное поле скрыла высокая живая изгородь, Диксон успел увидеть, как толстяк согнулся вдвое, а охраняющий воротца побежал вперед.

Далеко не уверенный насчет смысла этих двух эпизодов — с равной степенью вероятности они могли иллюстрировать и скоропостижность кары Господней, и Господню тенденцию ошибаться целью, — Диксон ни минуты не сомневался в масштабах собственного отчаяния, ибо дошел до ручки, то есть стал слушать то, что говорил Уэлч. Уэлч говорил «однако самый впечатляющий факт», и на секунду Диксону захотелось схватить гаечный ключ, что валялся на приборной панели, и заехать Уэлчу по затылку, в район мозжечка. Он знал, чем Уэлча впечатлить.

Остаток поездки был отмечен бессобытийностью. Уэлч, кажется, несколько усовершенствовал стиль вождения: по крайней мере за всю дорогу Диксону грозила только одна разновидность смерти — смерть от скуки; правда, грозила перманентно. И даже эта опасность на пару минут ослабила хватку, когда Уэлч выдал несколько свежих фактов о женоподобном литераторе Мишеле, персонаже, обреченном ждать в кулисах жизни Диксона, ибо путь на сцену ему, по всей вероятности, заказан. Этот Мишель, достойный сын своей матери с галльскими взглядами, сам для себя стряпал в крохотной лондонской квартирке, и нажил несварение желудка, потому что нечего употреблять всякую иностранную гадость вроде спагетти и прочего на оливковом масле. Адекватное наказание для любителя клейких тестяных шнурков и зеленоватой субстанции, что заменяет плебеям сливочное масло; уж конечно, и то и другое запивается «натуральным» черным кофе, вязким, хоть ложку ставь. Как бы то ни было, Мишель явно намеревался «денечка через два» приехать к родителям для поправки здоровья на сугубо английской пище. Диксон отвернулся к окну, хохотнул над этим последним штрихом. На сей раз он испытал всего-навсего легкий приступ бешенства. Надо же, этакая вошь живет в Лондоне, в собственной квартире. Вот почему Диксону не повезло иметь родителей, у которых объем сбережений до такой степени превышает объем здравого смысла, что они отправили сына в Лондон. Сама мысль была мучительна. Будь у Диксона такие возможности, все, все было бы сейчас по-другому. Что конкретно было бы по-другому, на секунду задумался Диксон, не нашел ответа, зато нашел, что «все» надо понимать в самом широком аспекте и в нем же рассматривать коренное отличие «всего» от того, что у Диксона есть сейчас.

Уэлч продолжал разглагольствовать, в качестве аудитории довольствуясь собственной физиономией, — физиономия смеялась его шуткам, выражала удивление или вдумчивость, на ключевые моменты реагировала поджатыми губами и проницательным прищуром. Уэлч продолжал разглагольствовать, даже когда заехал на песчаную аллею, задел расшатанный водопроводный кран, сунулся в гараж. Ограничившись единственной опасной встряской, он остановил машину в двух дюймах от гаражной внутренней стены и вылез.

Изыскивая способы выхода из машины, Диксон отверг оставленный ему коридорчик в шесть дюймов, между дверью и ближайшей стеной, и после нескольких яростных пассов с рычагом переключения передач и тормозным рычагом полез через водительское сиденье. В процессе что-то зацепилось за его брюки. Наконец он выбрался, вдохнул спертого гаражного воздуха, ощупал зад — и обнаружил, что в прореху легко проходят два пальца. Беглый осмотр водительского сиденья выявил кончик сломанной пружины, проткнувший обивку. Диксон поплелся за Уэлчем. Сердцебиение учащалось, очки запотели. Он позволил себе кошмарную гримасу — подбородок максимально опустил, нос максимально подтянул. Дом приближался; Диксон снял очки, стал протирать. Зрение у него было не самое плохое — он и без очков различал четверку свидетелей гримасы, выстроившихся у широкого окна. Итак, стояли и смотрели на Диксона (слева направо): Кристина, Бертран, миссис Уэлч и Маргарет. Диксон поспешно вернул на место нос и стал меланхолично поднимать подбородок — кто их знает, может, и поверят, что это он так мысль думает. В конце концов, отчаявшись подобрать жест или выражение лица, годное для обобщенного приветствия, он поспешил вслед Уэлчу, который успел скрыться за углом.

Однако как быть с брюками? Что хуже: чинить самому (подразумеваются поиски, а точнее, покупка материалов), отдать в ателье (подразумевается не забыть узнать, где такое ателье находится, не забыть отнести брюки, не забыть забрать брюки и заплатить за работу) или попросить о помощи мисс Катлер? Третий вариант кажется наименее затратным. Ключевое слово «кажется»: мисс Катлер, конечно, починит, но Диксон будет наказан созерцанием действа и разговором с мисс Катлер как в процессе, так и в течение неопределенного времени после него. За исключением брюк от костюма, слишком темного для всех случаев, кроме собеседований и похорон, у Диксона оставались всего одни брюки, и те с таким количеством жирных и липких пятен, что даже на театральном бродяге они были бы сочтены явным и нелепым перебором. Пускай Уэлч сам чинит. В конце концов, все из-за его колымаги. Почему, интересно, его собственные штаны не пострадали? Ничего, рано или поздно пострадают. Или он уже при дыре, просто пока не заметил.