Е. Бирман - Рассказы

Только дважды я решился рассказать о нем: однажды — приятелю на работе, который и сам писал стихи. Он сказал, что стихи неплохие, но «солнце золотое» — очень избитый эпитет. Я сказал себе, что ведь этого стихотворения никто, кроме меня, не знает, приятель на работе скоро его забудет, а я могу считать себя древним поэтом, впервые сказавшим «солнце золотое».

И второй раз, много лет спустя, я соблазнился прочесть эти стихи близкому мне человеку.

— Ударение в слове «дремота» — на втором слоге — «дремОта», — сказал близкий мне человек, и я почувствовал резь в глазах от солнца, раздражающие голоса вокруг и зуд от песка на спине. Я попробовал заменить слово. Ломать весь (и так небольшой) текст показалось мне невозможным, нельзя крушить того, что стало частью твоей жизни.

Я не был уверен, что стало лучше. Для себя я оставил все, как было, — слово «дремотА» с неправильным ударением на последнем, третьем слоге. Более того, я стал избегать в разговоре слова «немота», опасаясь, что я непременно произнесу его как «немОта». Я сказал сыну: резонанс душ — редкость.

Бывают истории настолько короткие, что только затерявшееся в них ощущение потери гармонии отличает их от анекдОта.

Мы играли в настольный теннис на плоской вершине Столовой горы, когда пошел мелкий дождь. Внизу расстилалась равнина. Это было красиво.

Еще дальше и ниже, в защищенной от ветра морщине, вскипал город. Не стоило все время смотреть в долину. Чтобы красота не наскучила, лучше было играть в теннис и поглядывать вниз только тогда, когда поднимаешь упавший теннисный мяч.

Из-за дождя тропинки, ведущие вниз с горы, сразу же стали скользкими, нечего было и думать о спуске. Дождь становился сильнее. Мы залегли на походных матрасах под теннисным столом. Я обнял ее и легонько дышал ей в затылок. Мы заснули.

Когда проснулись, было очень свежо, дождь стал проливным, а город в морщине уже был под водой. Равнина исчезла понемногу на наших глазах, но вид со Столовой горы все еще был хорош. По мере того как медленно поднималась вода, гора становилась ниже и горизонт приближался. Скоро вода коснется наших ног и матрасы промокнут. А сама вода, оказывается, очень легка, хоть и тяжелее воздуха, но плавать в ней невозможно. Как в воздухе. Не всплывут ни теннисный стол, ни ракетки. Только, может быть, — теннисный мяч.

После того как вода затопит матрасы, мы взберемся на стол, а когда волна коснется ее подбородка, я подниму ее в легкой воде, а она охватит меня за шею. Мы будем смотреть друг другу в глаза и легонько касаться друг друга губами.

Я для чего-то находился на краю рынка Кармель в Тель-Авиве, когда ко мне подвели одетую в аккуратный костюм девушку, на вид — приятную, и попросили предоставить ей разъяснения по интересующим ее вопросам, касающимся здешних мест. Она выглядела консервативно воспитанной (уже сюрприз!), желающей что-то понять (очень похвально!), но не любой ценой, то есть, если ее настойчивость в стремлении понять вступит в противоречие с ее же понятием о женственности, она отступит. Это я сразу почувствовал. Почему ее привели ко мне, я тоже раскусил быстро и не без самодовольства — я известный патриот наших мест и зажигательный краснобай.

А девушка мне сразу пришлась по душе — она не пахла никакими духами и внимательно слушала. Неподалеку от нас торговался с продавцом арбузов ее отец, мужчина поздних средних лет, тоже не по-здешнему аккуратно одетый и с такой бородкой, взглянув на которую, я сразу начинаю высчитывать, дорого ли за ней ухаживать.

Я стал теоретически объяснять девушке, что самоощущение человека, являющегося хозяином местности и предъявляющим на нее права неоспоримым образом, нельзя обменять ни на что лучшее или даже просто хорошее. Разве только — на очень большую любовь. И то временно, добавил я, чтобы не породить в ней завышенную самооценку.

Девушка, слушая мои речи, кивала сочувственно, и я уже начал думать о ней с игривостью. Она из России или, скорее, из Германии, решил я. Ее отец в это время затеял спор о мировой политике на вполне приличном английском языке с продавцом арбузов. Он говорил, что здесь, видимо, начитались его «постов» в Интернете, потому что дело выглядит так, будто только и ждали его приезда, чтобы оспорить не за один год выработанные им взгляды.

Он, в случае чего (в случае, если мои игривые мысли о его дочери станут реальностью), будет отговаривать ее от меня, заподозрил я. Чем-то я ему обязательно не понравлюсь. Всем отцам не нравятся мужчины, чьи речи так внимательно слушают их дочери.

И вот в это время вдруг вспыхнула какая-то ссора неподалеку от места, где мы находились. Высокий, помятый тип вынул из вислого пиджака длиннющие ножницы и стал, щелкая ими, наступать на красномордого коренастого дядьку, который вытащил откуда-то сбоку заточенную и тоже неестественно длинную вязальную спицу (не вязальную, а велосипедную, догадался я, а ножницы, наверное, портновские, но почему такие узкие?). От этой захватывающей сцены нас тут же отвлекло еще более динамичное зрелище: мимо нас пробежал мальчик с огромным удилищем, которое он держал одной рукой и очень прямо, как держат флаг на церемонии открытия Олимпийских игр. А другой рукой он сжимал пучок лески, чьи петли торчали из его кулачка. За ним гналась и размахивала руками распаренная женщина, довольно грузная, в платье с короткими рукавчиками, не скрывавшими морщинистых подмышек, и кричала, что мальчик у нее что-то выудил.

Когда я еще объяснял девушке про наши места, я присел на пустой ящик из-под арбузов (она присесть на другой, естественно, отказалась, а я, естественно, извинился, за то, что сижу один, но я сегодня уже настоялся и находился, объяснил я). И вот пока я сидел, ко мне на колени запрыгнул рыжий кот, а когда эти двое забулдыг стали ссориться и побежали мальчик с удочкой и женщина с подмышками, кот вдруг сел у меня на коленях и сидя, — совершенно не так, как это обычно делают коты, начал мочиться. Это выглядело очень странно, как если бы Будда, сидя на скрещенных ногах, вдруг стал бы писать вверх под углом примерно в сорок пять градусов. Я не шевелился и со страхом и отвращением ждал, что влага вот-вот просочится к моим коленям через брюки. А кот мочился и мочился, и было непонятно, как в обыкновенном коте может поместиться столько жидкости.

Наконец, к нам подошел мой друг, тоже рыжий. Он сказал, что знает этого кота и что он никогда не остановится, если его не остановить. И правда, как только он взял кота за шиворот и оторвал его от моих коленей, внутри у кота будто упала задвижка (именно задвижка и именно упала, а не завернулся клапан, который постепенно закручивают), и кот сразу прекратил мочиться. Я посмотрел на брюки — они были сухие. Я всегда знал, что на моего рыжего друга можно положиться, — он чрезвычайно практичный человек!