Е. Бирман - Эмма

«Курт Воннегут — один из пророков современных мерзавцев. Если бы меня звали Курт, я может быть, тоже оплакивал бы бомбардировку Дрездена и всем рассказывал, как меня, военнопленного, немцы спасали в бомбоубежище от союзников. Но меня зовут Леон, я помню об Освенциме, куда меня наверняка укатали бы.

Еще что-нибудь на американскую тему? Вот: «Нью-Йорк Таймс» — это не газета и не направление мысли, это кроличьи уши еврейской опасливости.

Как и желание показать всему миру, что такое настоящий хороший еврей, подумалось мне, когда я услышал от Леона эту сентенцию.

В качестве самых выдающихся американских евреев он назвал Генри Киссинджера и Монику Левински. Я прислал ему по электронной почте статью о Хаиме Саломоне, оказавшем неоценимую финансовую помощь армии Джорджа Вашингтона в войне за независимость, но не почувствовал, что этот материал произвел на Леона должное впечатление, хотя в статье упоминалось как о явных знаках признательности по отношению к евреям Америки — о шестиконечной звезде на обратной стороне однодолларовой купюры и там же — о еврейском семисвечнике — меноре. Это правда, что купюра всего лишь однодолларовая, что знаки признательности находятся на обратной ее стороне, что углы звезды Давида стыдливо скруглены, что менора — вниз головой, а если перевернуть купюру, то и вообще может показаться, что это вовсе не семисвечник, а вскрытая коробка «Беломорканала», но Хаим Саломон — это факт американской истории, в его честь выпущена почтовая марка. «На лицевой стороне ее изображен портрет Саломона, — значится в статье, — а на обороте, на клейкой стороне, напечатано светло-зеленым шрифтом: «Финансовый герой, бизнесмен-брокер был ответственным за сбор как можно большего количества денег для американской революции и спасения нации от уничтожения». Вот чем меня иногда раздражают американцы, так это склонностью к преувеличениям — ну, так уж и ставили британцы своей целью «уничтожение» американской нации!

Еще? На здоровье:

«Дряхлеющие, слабые в военном отношении, теряющие волю к жизни культурные страны свое существование устраивают по системе «крыш» и «откатов». Европейские страны нужно спасать. Франция, например, должна стать резервацией французов. Они не менее самобытная народность, нежели американские индейцы. Французы, безусловно, заслуживают собственной резервации. Так должен быть поставлен вопрос».

Не скрою, парадоксальность и смелость его мысли иногда вызывали во мне симпатию, даже когда утверждения его казались мне спорными и даже вовсе сомнительными. Так он утверждал, что со всеми оговорками, у нас все же нет других друзей и союзников, кроме Запада, и нужно изо всех сил стараться не мешать ему выкачивать дешевую ближневосточную нефть и возвращать себе нефтедоллары, продавая оружие. Не нужно слишком опасаться этого: сила не у тех, кто оружие покупает, а у тех, кто его продает и тут же изобретает новое.

И есть у него идея, которая близка моей нелюбви к «су-су-су». Не любовь и голод правят миром, утверждал он, а избыток усердия. Немцы довели до абсурда национальную идею, русские и евреи — социальную, евреи и азиаты — религиозную, современная Европа — идею терпимости. И ни география, ни степень культурной «продвинутости» не имеют тут никакого значения, беды мира — от избытка усердия.

Кстати, о евреях и социальных проблемах в их собственном государстве, — отличный повод для меня сейчас отвлечься от всего, связанного с национальной идеей, и главное — от мыслей о Леоне, излишне, по моему мнению, на ней концентрирующегося. Так вот — совсем недавно с Шарлем (при моем деятельном участии) приключилась история, которая, как мне кажется, вызвала бы резонанс в обществе, будучи изложенной в речи с главной трибуны страны — трибуны Кнессета, если бы позволено было мне произнести ее там.

(С комментариями секретаря заседания и двумя посткомментариями самого оратора).

Уважаемые дамы и господа! На прошлой неделе с другом моего детства Шарлем произошел малоприятный инцидент на одном из почтенных предприятий оборонного характера, чья многолетняя деятельность и производимая им продукция являются предметами законной гордости граждан нашей страны.

А! А! А! А! А! А! А! А! А! А! Убедительно прошу вас не дремать, господа парламентарии!

В годы поразившего мировую финансовую систему кризиса, к счастью лишь незначительно задевшего нашу небольшую но, как оказалось, устойчивую экономику, работники фирмы дали согласие на временное ухудшение условий найма.

Ю-у-у-у! Ю-у-у-у! Ю-у-у-у!… дали согласие на временное ухудшение условий найма.

Когда же положение исправилось, администрация часть образовавшихся доходов потратила на премии руководству, а улучшить условия трудящихся отказалась.

Др-др-др-др-др!…улучшить условия трудящихся отказалась.

Рабочий совет объявил о санкциях: он отказался впускать на территорию субподрядчиков, к числу которых относится и мой друг, тем самым на время забастовки лишив его и многих других честных тружеников их законного заработка.

Ш-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и! Поясняющее вступление закончилось, теперь разворачиваются настоящие действия и вы, господа, слушая мой отчет о них, теперь уже и сами не захотите больше отвлекаться, листая брошюры или посылая эсэмэски.

Шарля на входе в фирму остановил рабочий пикет. Шарль был опешен. Шарль никем не был предупрежден. Шарль был возмущен и обижен. Стоя за входными воротами, он позвонил мне, своему давнему другу, о котором ему хорошо известно, что у меня тоже есть пропуск в эту контору, и о том, что я всегда, с самого нашего детства, прихожу ему на помощь в подобных ситуациях.

И я, уважаемые дамы и господа, действительно тут же поспешил на выручку. Я подъехал к опущенному шлагбауму и предъявил пропуск, но на моем пути встали три человека, каждый из которых выглядел крепче меня и мощнее Шарля.

— Воры! — закричал я, открыв стекло.

(Члены Кнессета встревожились — прим. секр. зас.).

— Вы сами продолжаете работать! Столовая не закрыта, потому что вам хочется жрать! Уборщицы выворачивают ваши мусорные корзины! Администрация вертится в кожаных креслах! А Шарль как последняя собака оставлен за воротами и лишен заработка!

Если бы я сделал паузу, возможно, продолжение было бы иным, но, дамы и господа, я уже вошел в резонанс со своим обостренным чувством справедливости и прокричал:

— Во-ры! Та-ти! Во-рю-ги!

Да, это — правда, — я кричал, подражая сирене, то есть меняя тональность и громкость! И тогда средний из этих троих, ростом поменьше, но самый коренастый, впал в патетику, он встал перед моей машиной и заявил: