Е. Бирман - Эмма

Как ни сомнителен и недолговечен был наш роман, а в сочетании с появившимся опытом работы, которую к тому времени я переименовал для себя из «канцелярской» в «организационную» и которая стала доставлять мне некоторое удовлетворение, привел к тому, что я еще пару лет не предпринимал никаких попыток изменить свою жизнь. Однажды, когда наши встречи с моей одноклассницей становились уже все реже и реже, но еще не прекратились вовсе, я шел по центральной улице города. Волосам моим было еще далеко до плеч, но все же они были очень длинны. Поэтому не было ничего удивительного в том, что скучавшая парикмахерша, улыбаясь, поманила меня пальцем из-за большого оконного стекла. Уже когда я вошел в салон, я разглядел легкомысленную, веселую трансформацию Эммы. Это так взволновало меня, что я до сих пор не могу понять как удалось мне едва ли не задремать под медленные прикосновения ее пальцев к моей голове (пребывание в кресле продолжалось сорок семь минут, это я точно отметил тогда). Подстригшись, я пригласил ее в кино на предпоследний сеанс, где мы смотрели фильм и я совершенно не «нагличал». Но когда мы гуляли после культурного развлечения, мне удалось рассмешить ее комментариями увиденного. Очень хотелось бы когда-нибудь прочесть толковую книгу об умении смешить женщин, написанную дотошным профессором. Мне было бы чрезвычайно интересно оценить, насколько мое на базе собственной интуиции построенное искусство соответствовало бы теории, и главное — чего недоставало мне, чтобы уже в студенческие наши годы по этому туннелю подобраться к Эмме.

В распоряжении моей новой знакомой была доставшаяся ей от бабушки часть дома с отдельным входом, но все соседские старушки хорошо знали ее, а ей непременно хотелось считаться с их традициями, не одобряющими открытых добрачных связей. Поэтому наша первая интимная близость состоялась в комнате на съемной квартире, которую я делил с еще одним молодым инженером и хозяином квартиры — вечным студентом тридцати с небольшим лет. Об этой квартире, вернее, о ее хозяине стоит сказать несколько слов. Третья комната квартиры, которую он и занимал, была, по сути, вертепом. Трудно понять, что находили в нем женщины, но факт — от воздержания он никогда не страдал. Лицо его только в статике (в идеале — на фотографии) можно было признать мужественным, но как только он начинал двигаться или говорить, в нем уже можно было обнаружить мягкость и вкрадчивость. Нос его, в общем-то, прямой, пропорциональной и правильной формы, состоял все же, как мне представлялось, из трех частей и, возможно, из-за усов ежиком, окончание его (то есть третья часть) казалась мне как будто подвижной и принюхивающейся. Впрочем, квартирохозяином он был гостеприимным и расположенным к своим квартирантам, если исключить то обстоятельство, что когда половая его энергия (действительно, почти неисчерпаемая) все же иссякала, и с очередной подружкой ему становилось тесно и скучно, он старался привлечь меня или моего соседа, а лучше обоих сразу к игре в преферанс. Поначалу мы охотно соглашались, чтобы развлечься вечером после рабочего дня, но в дальнейшем нам это наскучило, и когда очевидно становилось, что квартирохозяин наш уж очень тяготится одним только женским обществом, мы по очереди приносили себя ему в жертву, как дракону. С тех пор я потерял всякий интерес не только к картам, но и ко всяким играм, не связанным с физической нагрузкой, не исключая шахмат. А вот с подружками его у нас неизменно складывались совершенно платонические, дружеские отношения. Удивительно, какими замечательными друзьями бывают самые разнообразные женщины, когда они от вас не зависят и когда им нечего от вас скрывать.

В свою комнату вот этой квартиры я и привел мою парикмахершу. Я оставил ее одну, уйдя на кухню, чтобы приготовить бутерброды, помыть и разрезать овощи, открыть рыбные консервы и бутылку вина. Когда же я вернулся в комнату, то застал ее стоящей перед зеркалом трюмо полностью обнаженной. Поскольку я не бросился раздеваться, а наоборот быстро надел черный костюм, белую рубашку и повязал не находившую до сих пор применения концертную бабочку, то она так и продолжала смеяться, глядя в зеркало и опираясь кончиками пальцев о столешницу трюмо все то время, пока за ее спиной прятался суетливый джентльмен и лишь иногда показывалась то над левым, то над правым ее худощавым плечом его энергичное лицо и атласная черная бабочка.

Она осталась у меня на ночь, и я проснулся от ощущения губ на своих глазах, лбу, кончике носа. «Ты целуешь меня как женщину», — сказал я, улыбаясь и еще не открывая глаз. Сейчас мне кажется, что ее профессиональная привычка возиться с чужими головами была причиной внимания к деталям и подробностям моего лица, но тогда ужасная мысль, что кто-то, нависший надо мной, видит во мне женщину, едва не разнесла мой не вполне проснувшийся мозг. Я вздрогнул и широко раскрыл глаза, уставившись в два ее зрачка как в фары наезжающего на меня локомотива. И даже ответное, ее ладонью заглушенное «п-ф-ф-ф…» показалось бы мне похожим на выпущенный пар, если бы я не помнил с детства мощный слоновий характер паровозного выдоха. Разницей этой я, было, и успокоился, но она решила не давать мне опомниться и стала перечислять те предметы из парикмахерской, которые она принесет сюда, и которые послужат орудиями сексуального насилия надо мной. Она приложила ладонь как стетоскоп к моей ягодице и отслеживала ее испуганные сокращения при упоминании о расческе, ножницах и горячем фене. Я прятал голову под одеяло, ища убежища на ее вибрирующей от смеха груди. Больше я у нее никогда не стригся.

Это легкомысленное начало задало тон наших дальнейших отношений. У нее был чудесный легчайший характер, она была так просто рассудительна и даже по-своему умна от природы, что, кажется, пренебрегла за явной ненадобностью для нее всеми формальными школьными премудростями. Пожалуй, эта связь была самой безоблачно чистой из всех пережитых мною, не так уж многочисленных, кстати. Но как знать, не тогда ли, на почве моей неразделенной любви к Эмме, впервые тронута была порчей моя интимная жизнь, не тогда ли обвились вокруг нее первые кольца легкомысленности и иронии, лишая физическую близость ее по-настоящему сакрального смысла? Смешение эротики с иронией — пагубная метода, по моему мнению. И напоминающий предупреждающее рычание пса слог «ро» в обоих этих словах — предуведомление о возможных дурных последствиях смешения и употребления такого коктейля.

Когда однажды, идя по главной улице, я издалека увидел в ее парикмахерском кресле длинноволосого юнца и присмотрелся к неторопливым движениям ее рук с ножницами, я сначала притормозил, чтобы справиться с волнением, а потом прошел мимо витрины так медленно, чтобы она меня непременно увидела со стороны затылка.