Александр Сидоренко - Ели воду из-под крана

Если папа выигрывал спор, он требовал 64 рубля с копейками, по официальному курсу газеты «Известия», а если проигрывал, отдавал 100 долларов. Настоящих, но не американских, а западно-карибских, которые, впрочем, уже больше десяти лет не ходили даже у себя на родине. Судя по всему, он на-колядовал эти экзотические купюры у кого-то из морячков. Клубничный профессор тогда попробовал поднять шум, но папа в ответ сказал, что в начале спора не уточнял, какие именно будут доллары и свидетели могут это подтвердить.

Свидетелей в ресторане хватало, и у них были суровые лица, профессор почувствовал себя неловко, расплатился за стол и откланялся. А после того случая с новой силой поползли слухи, что на самом деле Демирский числится в Конторе Глубокого Бурения, иначе как ему прощается прилюдное владение иностранной валютой, пусть даже и такой декоративной, как западно-кариб ские доллары.

Уточнить это невозможно и сейчас, но факт остается фактом — папа Марк искренне и беззаветно любил СССР. Когда-то давно, когда Демирского-младшего принимали в пионеры, у них случился конфликт. Дело было вот как: со второй четверти Яшу подсадили к отличнице Лене Харсун. На почве общей любви к шахматам они подружились, насколько это возможно между разнополыми учениками третьего класса. Однажды на большой перемене, разыгрывая на подоконнике блиц, Лена по большому секрету рассказала Яше, что она — караимка (примечание переводчика: в Крыму их считают татарскими евреями, но это отдельный маленький народ, насчитывающий несколько тысяч людей и проживающий компактно в Крыму, Литве, Турции, Израиле).

Яша слово сдержал и никому об этом не рассказал, но из любопытства спросил у отца, как у евреев раньше складывались отношения с караимами. Марк Ефимович тогда устроил большой хипеш, орал на сына и поставил его в угол на гречку. С тех пор Яша знал, что на любую политическую тему с папой лучше разговор не заводить. «Любопытной Варваре новый срок припаяли», — вот что он обычно говорил по такому случаю Марк Демирский.

Татар здесь ненавидели заочно, но люто, «они Гитлера с белым конем встречали», — говорили всегда, когда поднимался этот вопрос. Какого коня, какому Гитлеру, кто, когда, — это не уточнялось, многие татар ни разу в жизни не видели. Крым был заселён после 1946 года, когда взамен выкорчеванных эшелонами местных жителей полуостров запрудили ветераны армии, НКВД и МГБ. Этот контингент был самым надежным, и можно было не сомневаться, что как минимум на сто лет Москва за Крым может не переживать.

Кто-то умный, судя по всему, рулил этой политикой. Кто-то ооочень умный, любивший крутиться и смеяться. Он будет хохотать в гробу, когда эта мина замедленного действия сработает, и вертится в нем же ежесекундно, пока тысячи людей проклинают его за то, что он сделал с полуостровом.

В первый раз с Яшей в больничке была постоянная путаница. Город маленький, и врачи, конечно, знали, чей он сын, а возраст больного (семнадцать с половиной лет) наводил на единственно правильную мысль — парень косит на дурку. Но врачебная интуиция тут дала сбой — Яша собирался в днепропетровский инфиз (примечание переводчика — институт физической культуры) и, имея первый взрослый разряд по шахматам, армии мог особо не бояться. Но поверить в то, что единственный сын папы Марка действительно болен, было невозможно. Тем более, что по всем показателямЯша был абсолютно нормален. Вместе с Ласло они были самыми почетными пациентами, ими почти гордились нянечки и медбратья, на Яшу постоянно косились, а доктора подозревали друг друга в тайной игре на один карман.

Перед этим в Симферополе он распсиховался в последний день юношеского первенства Автономной республики Крым. Шансов на первое место уже не было, зато можно было занять второе. Яша играл белыми с очкариком Фишманом из Феодосии и по собственной глупости зевнул коня, потом начал думать, как выкрутиться из этой ситуации и потратил на истерические поиски разрешения партии большую часть времени. Эндшпиль закончился тем, что Демирский на глазах жюри запылал лицом и заплакал, после чего с громким звуком перевернул доску и с криком «Заебали!» выбежал из зала. Его нашли следующим утром на пляже в Солнечном, он сидел под грибком (примечание переводчика — пляжный зонт) и выкладывал слово «сука» большими буквами из гальки.

Папа Марк был вне себя, ведь он подставился перед мусорами, которых поднял на ноги в поисках сына. Отец надавал очумелому отпрыску пощечин и вызвал скорую помощь, которая и отвезла наследника маленькой фотоимперии в психдиспансер.

Никакого особого лечения не было: ему кололи сибазон, пару раз какие-то непонятные «уколы откровения» и раз в день водили на беседу к молодому прогрессивному психиатру Левченко, который подавал большие надежды и не сегодня-завтра должен был отбыть на повышение в Москву. Левченко показывал Яше разные странные рисуночки, расспрашивал о детстве и о сексе. В этом плане поживиться молодому светилу было нечем — спер-мотоксикозом его пациент не страдал. Нет, девушки, конечно, интересовали Яшу, и не в последнюю очередь. Он практиковал вылазки с одноклассниками Сёмой Марченко и Вовой Колесником в Курзал, где на концерте Валерия Леонтьева или Лаймы Вайкуле на раз-два можно было выцепить податливых курортниц без мужа и с дитём (с такими на море проще всего), но его разумом владела другая идея. Главная, генеральная, идея-фикс — свалить отсюда, свалить навсегда.

Враждебный микроб сработал, когда Яше было четырнадцать лет. Он сидел в шахматном кружке и листал подшивку специализированной прессы. В газете «64» (примечание переводчика: шахматное приложение к «Советскому спорту») он случайно увидел старую черно-белую фотографию Рауля Капабланки. Чемпиона мира сфотографировали в шикарном ночном клубе, он сидел за огромным столом в окружении десятка красавиц в вечерних платьях и толстенького мужичка, который, судя по взгляду, мог быть только антрепренером. Рауль победно улыбался своими ослепительными зубами, а его руки лежали на плечах приближенных красоток. Яша вырвал эту страницу и пошел домой. На каждом перекрестке он останавливался, доставал фотку и смотрел в глаза чемпиону. Тогда-то он и понял, что должен стать таким же богатым, знаменитым на весь мир чемпионом мира по шахматам.

Убежать из совка, как Корчной (примечание переводчика: Виктор Корчной, советский шахматист, отказавшийся возвращаться с турнира в Амстердаме в 1976 году). Убежать, пока не поздно, раз уж эмигрировать нельзя. Но делать это предстояло в гордом одиночестве и в глубокой тайне — о том, чтобы пойти официальным путём, даже думать было страшно. Папа Марк тогда его не то что в психушку, он его в тюрьму посадит, но не допустит, чтобы родной сын эмигрировал из страны.