Александр Сидоренко - Ели воду из-под крана

Про собак в рассказе была другая хрень — их там усыпляли в анабиоз, чтобы жили как люди, по восемьдесят лет. Собаки у них просыпались два раза в год по месяцу, а остальные десять были в отключке. Джон Мэллоу как раз решил разбиться вместе со своей верной овчаркой Карой, когда произошли одновременно два пренеприятнейших события: полжурнала закончилось (Яша как раз в этот момент подумал, что журнал в сортире был капитанский, а, значит, Левченко человек образованный и раввином прозвал Яшу из-за фильма), а «Шляпа» разорвалась пополам.

До последнего дня Яша так и не узнал, что именно тогда произошло. Грыша на следствии говорил, что Левченко частенько заходил на ловлю в запретрайоны, но Рубель в навигации не петрил и не знал, где именно они тогда находились. Наверное, пока Грыша купался с дельфинами, а Яша хезал под рассказ из «Зарубежной Фантастики», Левченко потянул трал и зацепил под шум вокзала старую мину или глубинную бомбу. Вообще-то в таких случаях полагалось бросать сеть, но кто ж её отрежет, когда план не сдан. Так это или нет, но старая «Шляпа» прекратила своё существование жестко, вдребезги и навзничь, унеся жизни восьми человек. Грыша выжил благодаря дельфинам, он далеко отплыл от судна, а Яшу выбросило метров на сто в сторону, видать, не судьба была ему взорваться тем утром. Его, конечно, изрядно подряпало при взрыве, но Рубель был парень крепкий. Он грёб на куске борта почти сутки, большую часть которых Яша провел в спасительном забытьи.

Они выплыли к следующему утру на Маяке и до следующего Нового года провалялись в больничке (обычной, не психушке). Следователь первое время приходил каждый день, но потом папа Марк, снова воспылавший отцовской любовью, послал его на хер, чтобы не тревожил сына и не пил остатки крови славной династии Демирских. Самое удивительное, что комитетчик действительно отканал в сторону, что окончательно и бесповоротно убедило Яшу, что блатнее родного папы в этом мире нет никого.

Через четыре года обожаемый Марком Ефимовичем Союз Советских Социалистических Республик окончательно навернулся. Настало новое время, в котором всем стало ещё хуже, а очень некоторым — гораздо лучше. Яша, понятно дело, шахматы забросил — благодаря папиным связям он сделал быструю карьеру, став одним из самых известных городских бригадиров (примечание переводчика: руководитель организованной преступной группировки). Бабушка Роза с Пляжного так и не переехала, но Яша выкупил две соседних комнаты у Рубеля и четы Бойко. Бабуля зажила, как царица, и говорила соседкам, что внучек теперь стал «начальник всех кооперативов».

Блатная жизнь нелёгкая, но интересная. Яшу настигла вторая мина, его взорвали в девяносто четвертом, у ворот собственного трёхэтажного дома из облицованного ракушечника, в любимой красной экспортной девяносто третьей «Ладе» (примечание переводчика: девяносто третья отличалась от обычной девятки тем, что у неё «длинное крыло»). Его похоронили на Центральном кладбище, на центральной же алее, а памятник поставили знатный — Яша в полный рост стояли улыбался, облокотившись на любимую машину. Марк Ефимович страшно отомстил — одного из убийц положили под утренний «Первый» трамвай на Майнаках (примечание переводчика: в Евпатории было всего четыре маршрута раритетного красного чешского одноколейного трамвая, а Майнаки — лиман), двое других сгинули без вести. В те годы бригадные пропадали десятками и никто их особенно и не искал. Потому как не до того было.

P.S.

А с Грышей Рубелем не так давно произошла вторая чудесная история. С началом новой эры он себя не нашёл, стал понемножку ширяться и продвигал всё, что мог (примечание переводчика: «двигаться» — колоться, ширяться). Утром восемнадцатого сентября прошлого года он проснулся и понял, что срочно надобен укольчик, но продать нечего и украсть нет сил. На счету мобильного телефона не было денег, так что даже не позвонить и не попросить у барыги «черного» (примечание переводчика: «черное» — что-нибудь простенькое, опиумное, вытяжка из маковой соломки, сваренная в домашних условиях) в долг. Он стал в ванной на колени и начал молиться, потом ввел в телефоне случайные 10 цифр и счет пополнился на 25 гривен. Хотите верьте, хотите нет, но Грыша не позвонил барыге. Он правильно расшифровал этот знак и ушел монахом в Свято-Успенский пещерный монастырь, где пребывает и поныне. Будете проездом, передавайте привет.

Малый крутил руль до конца. Такое на самом деле редко бывает, люди в экстремальной ситуации обычно бросают руль, жмут на тормоза и закрывают глаза, как футболисты, бьющие по мячу головой. Так это или не так, но тот разговорчивый мусор сказал Эфимбергу, что даже бойцы на джипахусираются, как бабы на «Пежо», и бросают руль. А Малый до последнего момента пытался разрулить эту хрень.

В природе часто встречаются болтливые мусора, но этот явно был чемпионом области. Гун дел и гундел. У Эфимберга и без этих качелей был точечный, сука, бодун. Жанна, кобыла, втулила новый самогон. На сорока травах, в натуре слеза... Сука. Уже скоро одиннадцать, а левый висок просто бурило победитовым сверлом. И не просто так, ещё нарисовался расклад с Малым и мент попался в стиле Лии Ахеджаковой из фильма «Служебный роман».

Эфимберг поворачивался к нему и левым боком, и правым, и лицом, но никакие попускало. Надо было срочно поправить здоровье, но при пяти мусорах на пяти квадратных метрах это было сделать сложно. Вдобавок солнце, падло, палило нещадно. Это ж надо, апрель, 18-е число, а уже чистый Ташкент. Ясный-красный, в Ташкенте Эфимберг не был, он вообще нигде не был, но дядя Женя с первого этажа, среди прочего, притаранил с кичи и это выражение, и вот уже лет десять весь двор на любое проявление солнечной активности реагировал фразой про чистый Ташкент.

Толстый сержант потел, как бригада армян, но продолжал гундеть: «Дружок твой не забздел, бляха, ушёл от Рафика на встречку и Форда проскочил». Эфимберг поморщился сразу за троих: бодунище, запах пота от мусора и неправильное ударение на последний слог. Три, сука, в одном. Малый такую чепуху явно бы не одобрил. Хрен его знает, где он в своём ГПТУ подсел на чистоту языка, но за Форда бы он не промолчал. «Форда, дядя, Форда», — вот что он бы сказал, если б скорая час назад не отъехала со всеми полагающимися понтами.

А мент всё не унимался, шел по пятому кругу: «Эти бабы, блядь, права напокупали, а ехать не умеют, чуть шо, глаза закрывают и в морг». Измождённый мозг Эфимберга из последних сил родил ответку: «А кто ж им, интересно, эти права продал?» Но озвучивать такую бодягу было никак нельзя, мусор явно зачёл Эфу за пацанчика с понятиями, а это было важно — предстояло рисовать схему ДТП, а Малый, как-никак, выскочил на встречку.