Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

Кто живет в птице? Другая птица?

Ну а в этой другой?

Уроки словозабвения в нашей стае проводит Глыба.

Дело в том, что кое-кто из старейшин заметил, что нам приходится учить слишком много слов, немыслимое количество слов и сложных грамматических правил. Из-за этого мир становится непонятным, а наши представления о нем — туманными. И все из-за языка. Этот неслыханно переусложненный язык люди придумали специально, чтобы держать нас, страусов, в рабстве, говорил Глыба, «но мы нашли выход из положения».

Перед занятиями он собирает какие-то ягоды, травы, грибы — корзины примерно так полторы. Всю эту смесь мы измельчаем в корыте своими клювами. Затем топчем ногами, и на третий день месиво начинает бродить. В начале урока словозабвения Глыба заставляет нас пить эту жижу.

Например, на последнем уроке мы забывали слово «любовь». Но я все же помню его, потому что пить зеленоватую бурду у меня не было никакого желания, и я обманула учителя, сделав вид, что отведала эту дрянь, и пошла на урок, так ничего и не выпив.

Глыба вещал нам о том, что самыми вредными являются слова, означающие вещи, которые невозможно потрогать, увидеть, услышать или понюхать. Такие слова всяк толкует как ему вздумается и использует, как он хочет, — в отличие от нормальных слов, таких, как охранник, кошка, яйцо, вода. А раз каждый их понимает по-своему, они порождают всякую путаницу, идиотизм, раздоры, сумятицу и хаос.

Одно из таких искусственных слов — «любовь». Его забывание происходило так: под руководством Глыбы, совершая ритмичные круговые движения головой, мы несколько минут хором повторяли слово. А потом, вращая головами в обратном направлении, скандировали слово задом наперед: вобюл, вобюл, вобюл. Не прошло и четверти часа, как мозги страусов избавились от этого, не имеющего однозначного толкования, слова, и все они облегченно, с гиком и ржанием, разбежались в разные стороны.

Рядом со мной остался лишь Максико.

— Думаю, что на следующей неделе дело дойдет до «веры», а потом до «надежды», — рассуждала я вслух. — Как же мы теперь будем жить без любви?

— Без чего? — изумился Максико. — Что за странные ты говоришь слова… Как ты сказала? Без людби… Без бюдли?..

Я промолчала. В воздухе резко пахнуло ведьмятиной. Из-за угла выкатились Глыба и тетка Лула, мелкорослая ведьма-страусиха, которые, как мне показалось, с любопытством прислушивались к нашему разговору.

— Ты не знаешь, который час? — послышался на лесной дороге чей-то скрипучий взволнованный голос.

Человек был одет старомодно, на ногах — полуистлевшие пыльные башмаки.

— Половина четвертого. Мог бы и сам посмотреть, у тебя на руке часы.

— Никогда нельзя быть уверенным, что они не опаздывают, — проблеял он, при этом левое веко у него нервно подергивалось.

— Пол четвертого, говорю. А куда ты торопишься?

— Сегодня я наконец-то узнаю, как мне добраться до Храма младенца Иисуса.

— Но ведь это мифический храм, эфенди.

— Какой же мифический, если я его сам построил семьсот двадцать лет назад во искупление своих грехов. А который час? — Достав еще и карманные часы, он глянул на циферблат и посетовал: — Все часы показывают разное время!

— Как тебя звать?

— Барнабаш. Как меня еще могут звать!

— И во сколько ты должен там быть, эфенди? И где?

— Ровно в полночь на границе Медвежьей Земли я должен встретиться со спасателем-спелеологом. Однажды мне почти удалось с ним встретиться, но как раз в это время происходила смена империй, провинцию отделили и сменили в ней часовой пояс.

— Что за пояс такой?

— Ну передвинули время на час вперед. Так что мой спелеолог подождал полчаса и исчез под землей. Но теперь я там буду на два часа раньше. Как ты сказала, который час?

Вдохновленные формами женского тела, старинные мастера придумали удивительный инструмент. Если маленький, то его называют скрипкой или виолой, если побольше — виолончелью, а уж если совсем большой, то контрабасом. Нет свадьбы, где не играли бы эти замечательные инструменты, и вместе и врозь, а иногда и в сопровождении звонких цимбал. Больше всего мне нравится голос виолончели, сладостно грустный, бархатный, янтарно-краснодеревный. Один из наших охранников, Лаца Зашибленный, сильно вырос в моих глазах, когда я увидела, что он тоже играет в свадебном банде, к тому же на виолончели.

Я разыскала в лесу Заадора. Он по-прежнему размечает деревья своими знаками.

— Как нам добраться до Африки? — спросила я у философа. — В какую сторону надо двигаться?

— Это проще простого.

И он объяснил мне все про земной шар и страны света.

— Если есть Северный полюс и Южный, то почему нет Западного?

Он объяснил и это.

— А где Восток начинается?

— В Брашшо, сразу за Черной церковью [6] Черная церковь (церковь Св. Марии) — построенный саксонскими колонистами в XIV в. крупнейший в Восточной Европе готической лютеранский собор в трансильванском Брашшо (рум. Брашов, нем. Кронштадт). . Там кончается готика.

— А где начинается Юг?

— В тебе. Взгляни в сторону Южного полюса и сразу почувствуешь.

— А это не субъективный идеализм? — спросила я. — Даже не знаю, как этот вопрос мог прийти мне в голову. Философ от изумления выронил из рук ведро, которое с грохотом покатилось в овраг, подпрыгивая на обросших мхом шаровидных доисторических валунах. — Воспользовавшись его удивлением, я снова спросила:

— А ты мог бы нарисовать для нас знак, указывающий путь на Юг?

— Разумеется. А что он должен изображать?

— Бегущую ногу.

— Я прочту вам статью из газеты недельной давности, — с такими словами я обратилась сегодня к стае. — Эту четвертушку газеты я нашла на скамейке у караульни. Вот послушайте, что здесь пишут:

Из этих краев двинулись в путь не только перелетные, но и все прочие птицы, и вся четвероногая живность бежит отсюда, куда глаза глядят. Сперва отправились ласточки, затем аисты, дикие гуси, дикие свиньи, дикие кошки, дикие козы и дикие жабы… БУКВАЛЬНО ВСЕ! Зубры и ежи, лошади и собаки, коровы и куры… Все живое спасается бегством.

Ученые недоумевают, не зная, как объяснить это необычное явление.

— Это все, — закончила я.

— А где это происходило? — без особого любопытства спросил Недомерок.

— Где-то здесь, — ответила я.

— Ну а все же?

— В Румынии.

У дедушки Петике, двухметрового роста аптекаря, посаженная на широченные плечи голова сильно вытянута вперед, как у коршуна или черепахи, вот почему за глаза его и называют — папаша Галапагос (Рèге Galapagos).