Анита Мейсон - Иллюзионист

Лишь одно деяние этого губернатора осталось в истории. Чтобы понять его, необходимо вернуться к событиям сорокалетней давности, когда царство, созданное при Ироде Тиране, разделилось и на одной из его территорий было введено прямое правление. Одним из первых распоряжений тогдашней центральной администрации было проведение переписи.

Оказалось, жителям провинции противна сама мысль о том, что их пересчитают. В их священных книгах говорилось о большом несчастье, обрушившемся на них из-за того, что такая перепись была проведена. Тот факт, что бедствие приключилось тридцать поколений назад, не имело для них никакого значения: в этой странной стране прошлое было таким же реальным, как и настоящее, а также более понятным. Их тревога сменилась негодованием, после того как бродячий учитель Закона объяснил им, что за переписью непременно последует увеличение налогов.

Никому не нравится платить налоги. Однако для народа этой провинции, оккупированной иностранной державой, для народа, который по разным причинам не мог провести грань между своей страной и своим Богом, налоги, выплачиваемые захватчику, были чем-то большим, чем просто финансовое бремя. Учитель Закона начал проповедовать неповиновение, и его слова упали на благодатную почву.

Однако бунт закончился, не начавшись. Верховный священнослужитель отговорил потенциальных бунтовщиков от их замысла. Что стало с учителем, не известно, хотя, по некоторым данным, он был убит.

Несмотря на то что инцидент ничем не закончился, он не был забыт. Это была первая незначительная вспышка гнева, направленная не на марионеточных царей-обманщиков, а на истинных господ, стоящих за ними. Шестьдесят лет спустя тлеющие угли этого огня разгорятся в большой пожар.

Тиберий Александр видел тлеющие угли и был уверен, что сможет их загасить. Сыновья бродячего учителя были все еще живы. Он распял их на кресте.

Был прилив, и течения вокруг рифов могли быть опасными. Кефа наблюдал за тем, как идет под парусом одинокая рыбацкая лодка. Небо было в тучах, и ветер с запада и северо-запада, который не стихал весь день, усиливался. Сам бы он не вышел в море в такую погоду, по крайней мере не у такого побережья. Но он не знал фарватера; возможно, рифы были не так опасны, как казались.

Он и сам не знал, что привело его в Иоппию, просто крестьянин из Ашдода, везущий туда свой товар, предложил подвезти его на своей тележке. Кефа почти всегда принимал неожиданные предложения помощи: любое из них могло оказаться знаком. Однако, бродя по улицам города, он ничего не почувствовал. Более того, он ощущал тревогу. В этом городе были люди, которых он знал и с которыми он не хотел встречаться.

Это было сильным преувеличением. Он испытывал сердечное тепло по отношению к ним, к нескольким семьям и к отдельным людям, которым он проповедовал и с которыми беседовал, к тихому внимательному мужчине, в чьем доме он останавливался и чье имя стерлось из памяти, хотя он помнил его профессию — кожевенник. Если бы он не ощущал разницы между тем, каким он был теперь, и тем, каким они его представляли, он бы с удовольствием с ними пообщался. Они ожидали от него определенных слов, а он не мог им их сказать.

Лодка шла к берегу против ветра, рискованно приближаясь к клочьям белой пены. Она низко сидела в воде: на борту был богатый улов. Кефа подумал, что это сознательный риск. Если бы сети вытащили чуть позже, хотя бы на час, риск был бы неоправдан. Но тогда кто бы мог сказать, оправдан риск или нет? Риск оценивают задним числом.

Лодка была в проходе между ближайшими рифами. Кефа не мог еще рассмотреть лица рыбака, но мысленно его представил: застывшее от напряжения, взгляд постоянно переходит от бушующих волн к рифам и неровной береговой линии, с хладнокровием оценивая расстояние, оценивая течение. Такими он видел своих друзей, таким он был сам в моменты большой опасности, когда сделано все возможное и остается лишь ждать. Его захлестнуло братское чувство к этому незнакомому рыбаку, и он ощутил, будто сам направляет лодку в безопасное место силой своей любви.

Неожиданная волна ударила в корпус лодки, подняла ее, накренила и с бешеной силой понесла на скалы. Кефа стал страстно молиться. Если она не разобьется, то, когда волна схлынет, наверняка опрокинется. Он закрыл глаза.

Когда он снова открыл глаза, лодка миновала проход и была в безопасности. Он смотрел на нее, пока она не приблизилась к берегу, потом отвернулся и пошел обратно в город.

Он задержался на полном толчеи базаре, пытаясь решить, что ему делать дальше. Нужно было найти ночлег. Для этого у него были деньги, но он считал отвратительным платить за крышу над головой, когда в прошлом он всегда останавливался у друзей. В прошлом всегда и везде находился дом, где жили друзья. Он сам отказался от этой удобной, семейной системы. И хотя он мог в любой момент переменить свое решение, подойти к дому и назвать себя, он не мог этого сделать, так как тогда бы он называл имя чужого человека.

Возможно, у него не было друзей.

В этот момент он увидел кожевенника, в доме которого когда-то останавливался. Мужчина, пытавшийся сбить цену на комплект ножей, поднял голову и встретился взглядом с Кефой. Он сразу узнал Кефу, но потом, к его удивлению, испугался. В полном смятении мужчина положил ножи на место и поспешно скрылся в толпе.

Кефа долго смотрел ему вслед.

Зелот снова ораторствовал.

— Затем я увидел глубокую долину, вход в нее был широкий. И я увидел карающих ангелов, которые жили там и готовили инструменты Врага рода человеческого. И он сказал: «Они готовятся для земных царей и правителей, которые будут с их помощью уничтожены».

Его голос поднялся до крика. Удивительно, насколько он был все еще силен.

— Если вы будете продолжать в таком же духе, — сказал Деметрий, — вас опять станут пытать.

Зелота пытали дважды после казни грабителей и освобождения слабоумного, когда в камере осталось только двое заключенных. В первый раз солдаты высекли его плетьми, концы которых были утяжелены кусками металла. Во второй раз они держали его ноги над жаровней. Им были нужны имена его друзей-заговорщиков, и всякий раз, когда ему велели назвать имена, он перечислял ангелов. В последний раз он дошел до Галгалиэля, прежде чем лишился чувств.

Зелот с трудом оперся на локоть. Большую часть времени он был вынужден проводить лежа на боку.

— Сын мой, меня будут пытать в любом случае. Им не нужен предлог.

— Но это ужасно! — сказал Деметрий. Мысль о том, что из этого измученного тела будут продолжать отдирать, выжигать или вырывать куски, заставила его передернуться от жалости и отвращения.

Зелот внимательно посмотрел на него.