Эрвин Штритматтер - Романы в стенограмме

Когда лягушки умолкли, из букового леса по ту сторону озера до меня донеслось кукование. Кукушечий зов пересек озеро, залив и луга, по пути несколько утратив свой фонон. Этот зов достиг моего слуха гладкий как камешек, отшлифованный морем и выброшенный на берег, но я все равно почувствовал благодарность. Как-никак, первое кукование кукушки в этом году, и уверенность, что мне дарована еще одна весна.

Когда мы ночью вернулись из соседней деревни, куда ходили в гости, оказалось, что на свет появился каурый арабский жеребенок. От роду ему было не более получаса, судя по мокрой шкуре.

Мы прибрали конюшню, а Якоб, наш младший, «распорядился» назвать жеребенка Селимом, так это имя за ним и осталось. Все дети восторгались еще даже не распрямившимся жеребенком. Его глаза так умудренно смотрели на мир, словно жеребячий мозг уже хранил знание людей и воспоминания о пустынях Аравии или о плоскогорье Неджда.

Мы, однако, растревожили жеребенка своими восторгами. Он встал, качаясь на еще непослушных ножках, заметался по деннику и прижал уши в поисках материнского вымени.

Утром выяснилось, что молока у кобылы недостаточно. Жеребенок всю ночь оставался на ногах, пытаясь высосать хоть немножко молока. Но все его старания ни к чему не привели, одна из его задних ножек распухла от долгого стояния, а к полудню он так изголодался, что жадно припал к рожку с коровьим молоком. Но это была только временная мера, и мысль об опасности, угрожавшей жизни жеребенка, мучила всю нашу семью.

Мы позвонили по телефону нашему другу, ветеринару. Под вечер он приехал и сделал кобыле укол, стимулирующий молокоотдачу.

Уже вечером мы убедились, что инъекция помогла, жеребенок не стал пить коровье молоко, а ночью улегся. Насытившись, он выказывал свое удовлетворение.

На следующее утро бабки и голеностопные суставы жеребенка уже не были опухшими, и, когда мы пришли в конюшню, он сделал первый неловкий прыжок в пахучей овсяной соломе.

Ветеринар, целый штаб исследователей и работников ветеринарно-фармацевтической фабрики спасли нашего жеребенка и подарили нам первую радость лета. Нашего друга Ганса, ветеринарного врача, мы благодарили от всей души, исследователей и рабочих, нам незнакомых, хотим поблагодарить в этих строках.

Вполне возможно, что кто-нибудь сочтет мою «историйку» слишком уж незначительной или даже сентиментальной. Пусть так, но нам она показала, сколь многим человек обязан окружающему миру и что не только его жизнь и работа, но и его радости — так или иначе — слиты с жизнью и работой других людей.

До ранней весны шотландские пони резвятся на выгоне, огороженном забором, через который пропущен ток. Между этим забором и проволочной изгородью соседского сада пролегает межа шириною в метр.

Наша кобыла Астра в том году рано ожеребилась и не хотела, чтобы ей докучали другие кобылы. Предродовые схватки сделали ее нечувствительной к ударам тока, следовавшим ежесекундно. Она перескочила через забор и в промежутках между схватками щипала молодую травку на меже. Там она и произвела на свет своего жеребенка, но, когда боли утихли, стала опять уважительно относиться к электропастуху и не пошла обратно на выгон.

Когда утром я услышал громкое ржанье и обнаружил мать и ее сынка за забором, еще не просохший жеребенок передвигался неверными шажками, а жизнь уже успела поприветствовать его ударами тока.

Я отключил электричество и загнал новенького пони и его мать обратно, в ограду. Озабоченная мамаша, обойдя табунок, отправилась — жеребенок на негнущихся ножках старался не отставать от нее — к нижней границе загона, а пять других кобыл и жеребец, одержимые любопытством, вышагивали за ними торжественной процессией. Астра затрусила обратно. Весь табунок последовал за нею, и все пони-тетушки, которым тоже вскоре предстояло ожеребиться, стремились обнюхать новорожденного. Тепло их тел приятно согревало его. Он позабыл об утреннем электроприветствии и, видимо, чувствуя, что родился в «лучшем из миров», отпраздновал это событие первыми неуклюжими прыжками.

С дерева свалились домишко, кровать и детская комната. Я нашел гнездо, валявшееся во мху, и обнаружил, что оно свито из сотен заячьих волосков. На дне его лежала визитная карточка прежнего жильца — маховое перо зяблика.

Трудно, очень трудно найти в лесу заячьи волоски, не легче, чем космические лучи в межпланетном пространстве. Как же усердствовала самочка зяблика, чтобы собрать их такое множество! Я почтительно снял шляпу, ту самую, с блестящими кнопочками на кожаной ленте.

Но шагов через тридцать я наткнулся на заячьи останки. Наверно, в морозную и снежную зиму заяц испустил дух с голоду, а его тощее мясо в обличье вороны или канюка перелетало с дерева на дерево. О его земном бытии свидетельствовали разве что несколько косточек да тысячи две волосков.

Почтения моего к самочке зяблика как не бывало. В силу самой своей природы я преклонялся перед любым достижением, и это врожденное чувство вновь заставило меня далеко отшвырнуть свой восторг и свои славословия.

Долгое время я дивился усердию, с каким ведут переписку филателисты, покуда не убедился, что марки они, можно сказать на вес, покупают в специальных магазинах, а не пишут писем друзьям на Малых Антильских островах или в Гренландии.

Так же вот я попадаюсь на удочку искусстватех ораторов, которые пуще всего любят слушать самих себя и, тщательно выбирая слова, умеют говорить в любое время и на любую тему. Поначалу я слушаю и в упоении от их красноречия не очень-то вдумываюсь в то, что они говорят, и, только уже заметив, что эти ораторы никак не могут закруглиться, понимаю: их речь — всего-навсего волоски с одного мертвого зайца.

«Вертишейка высиживает птенцов в дупле», — читаем мы в книгах по орнитологии. Такое утверждение сбило меня с толку, когда я обнаружил эту птицу в открытом гнезде на вишневом дереве возле забора. Она неподвижно сидела на яйцах. Мы как раз гнали мимо лошадей на пастбище. Я воспользовался случаем и придержал свою кобылу, чтобы получше разглядеть гостью плодового сада: это и вправду была вертишейка.

Считается, что приспособление живых существ к новым условиям началось в очень давние времена (чуть ли не после ледникового периода или после того, как схлынули хляби). Вертишейка заставила меня понять, что это приспособление продолжается непрерывно. Поскольку человек уже долгие десятилетия выращивает плодовые деревья, выкорчевывает старые и сажает молодые, то дуплистых деревьев в садах стало маловато и вертишейка оказалась вынужденной от капитального строительстваперейти к облегченным конструкциям.Разветвление мало приметного сучка на вишне заменило ей дупло.