Роберт Кормье - Шоколадная война

Его отец в эти страшные дни превратился в незнакомца, он двигался и действовал как сомнамбула, как марионетка, послушная невидимым нитям. Джерри чувствовал себя безнадежно покинутым, внутри у него все сжалось в тугой комок. Даже на кладбище они стояли порознь — разделенные огромным расстоянием, хотя вроде бы бок о бок. Но не касаясь друг друга. А потом, под конец службы, когда они повернулись, чтобы уйти, Джерри внезапно очутился в объятиях своего отца, притиснутый лицом к его телу, и замер, вдыхая запах сигаретного табака и легкий аромат мятного зубного эликсира, этот знакомый запах, который и был его отцом. Там, на кладбище, прижавшись друг к другу, охваченные чувством общей печали и утраты, они оба не сдержали слез. Джерри не знал, где кончаются отцовские слезы и начинаются его собственные. Они плакали не стыдясь, подчиняясь безымянной потребности, а после рука об руку пошли к дожидающемуся их автомобилю. Жаркий ком гнева распустился, растаял, и по дороге домой Джерри осознал, что на его месте появилось нечто гораздо худшее — пустота, зияющий провал, словно дыра в груди.

Это был последний момент близости, который они пережили с отцом. Потом началась рутина — для него школа, для отца работа, — и они оба окунулись в нее с головой. Отец продал дом, и они переехали в съемную квартиру, где не прятались по углам воспоминания.

Большую часть лета Джерри провел в Канаде, на ферме у дальнего родственника. Он с готовностью взялся помогать хозяевам, надеясь к осени подкачать мышцы для Тринити с ее футболом. В этом маленьком канадском городишке родилась его мать. Было что-то утешительное в том, чтобы гулять по его узким улочкам, по которым еще девчонкой гуляла она. В конце августа он вернулся в Новую Англию, и все снова вошло в обычную колею. Работа у отца и школа у него. И футбол. На поле, весь грязный, покрытый синяками и ссадинами, Джерри ощущал себя частью чего-то большего, чем он сам. И иногда задавал себе вопрос: а частью чего ощущает себя его отец?

Подумал он об этом и теперь, глядя на отца. Придя домой из школы, он увидел его в кабинете на диване: отец спал, сложив руки на груди. Джерри стал перемещаться по квартире бесшумно, чтобы не потревожить спящего. Отец работал фармацевтом в местной сети аптек по хитроумному скользящему графику. Часто он бывал занят в ночную смену, что означало нарушенный сон. В результате у него возникла привычка задремывать в любой удобный момент. У Джерри сосало под ложечкой от голода, но он тихо уселся напротив отца и стал ждать, когда тот проснется. Он устал от тренировки, от постоянных толчков и ударов, которые сыпались на него со всех сторон, от раздражающей невозможности довести комбинацию до конца, отдать полноценный пас, от тренерского сарказма и затянувшейся сентябрьской жары.

Глядя на отца, на его спокойное лицо — во сне оно расслабилось и жесткий отпечаток, наложенный на него возрастом, заметно смягчился, — Джерри вспомнил, как кто-то сказал, что люди, давно состоящие в браке, начинают походить друг на друга. Он прищурил глаза, словно разглядывая музейную картину, ища в отцовском лице черты матери. Вдруг, без предупреждения, мука утраты вернулась — его точно ударили в живот, и он испугался, что упадет в обморок. Каким-то кошмарным чудом он сумел наложить образ материнского лица на отцовское — и на миг эхо всей ее чудесной теплоты зазвучало снова, и его вновь окатило ужасом, когда он невольно вспомнил, как она выглядела в гробу.

Отец проснулся, словно его потрепала по плечу незримая рука. Видение исчезло, и Джерри вскочил на ноги.

— Привет, Джерри, — сказал отец, потирая глаза и садясь. Его волосы даже не растрепались. Впрочем, как может растрепаться жесткий «ежик»? — Как сегодня в школе?

Привычный отцовский голос окончательно вернул его к реальности.

— Да ничего вроде. Еще тренировка была. Когда-нибудь я все-таки отдам хороший пас.

— Конечно, конечно.

— А ты как сегодня, пап?

— Нормально.

— Это хорошо.

— Миссис Хантер оставила нам кастрюльку. Тушеного тунца. Сказала, тебе в прошлый раз понравилось.

Миссис Хантер была экономкой. Каждый день после обеда она прибирала у них и готовила что-нибудь на ужин. Эта седоволосая женщина смущала Джерри тем, что постоянно ерошила ему волосы и приговаривала: «Эх, малыш, малыш…», как будто он был детсадовец или первоклашка.

— Есть хочешь, Джерри? Могу приготовить минут за пять-десять. Только разогрею в духовке, и все. Как, годится?

— Нормально.

Он намеренно повторил стандартный отцовский ответ, а тот и не заметил. Это было любимое словечко отца — «нормально».

— Слушай, пап.

— Да?

— У тебя в аптеке сегодня правда все было нормально?

Озадаченный, отец остановился на пороге кухни.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что каждый день я спрашиваю, как у тебя прошел день, и ты каждый день говоришь «нормально». А у тебя не бывает плохих дней? Или, наоборот, хороших?

— В аптеке все время происходит примерно одно и то же, Джерри. Нам приносят рецепты, мы готовим лекарства — вот, в общем-то, и все. Готовить надо аккуратно, со всеми предосторожностями, семь раз отмерить — один отрезать. Не зря врачей ругают за почерк… но об этом я тебе уже говорил. — Он нахмурился, словно ища у себя в памяти что-нибудь поинтереснее для сына. — Три года назад была попытка налета — когда к нам ворвался наркоман. Он был совершенно не в себе.

Джерри постарался скрыть свое потрясение и разочарование. Неужели это самое захватывающее, что произошло в жизни с его отцом? Этот жалкий «налет», когда в аптеку вбежал испуганный мальчишка с игрушечным пистолетом? Неужто жизнь у людей настолько скучна, настолько сера и однообразна? Ему противно было думать о такой перспективе, о том, что и перед ним простирается долгая череда дней и ночей, которые нельзя назвать иначе как нормальными : не плохими и не хорошими, не паршивыми и не замечательными, не интересными — никакими.

Он пошел за отцом на кухню. Кастрюлька скользнула в духовку, как письмо в почтовый ящик. У Джерри неожиданно пропал весь аппетит.

— Как насчет салата? — спросил отец. — Кажется, у нас есть зелень…

Джерри машинально кивнул. Так что же — значит, вся жизнь сводится только к этому? Ты оканчиваешь школу, находишь себе работу, женишься, становишься отцом, смотришь, как умирает твоя жена, а потом коротаешь сутки за сутками, в которых как будто бы нет ни восходов, ни закатов, ни яркого света, ни сумерек — ничего, кроме сплошной серости. А может, он несправедлив к своему отцу? И к себе? Разве все люди не разные? Разве у человека нет выбора? Да так ли уж много, если разобраться, он знает о своем отце?

— Пап…

— Что, Джерри?