Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

— Неужели?

— Боюсь, что вы стали слишком много работать. Просиживаете целыми днями в квартире. Такому молодому человеку, как вы, нужны физические нагрузки, нужен свежий воздух.

Я улыбнулся: его заботливость позабавила меня и даже немного заинтриговала:

— Знаете, Артур, вы сейчас говорите, ни дать ни взять, как мой домашний доктор.

— Дорогой мой мальчик, — он сделал вид, что немного обижен, — зачем же поднимать на смех мою, самую искреннюю, смею заметить, заботу о вашем здоровье? В конце концов, по возрасту я вполне гожусь вам в отцы. На мой взгляд, это достаточное основание для того, чтобы время от времени я чувствовал себя in loco parentis. [44] По-родительски, испытывал отеческие чувства (лат.).

— Прошу прощения, папочка.

Артур улыбнулся, с некоторым, впрочем, усилием. Я реагировал не так, как следовало бы. Он никак не мог найти повода затронуть тему, которая явно вертелась у него на языке, — какой бы эта тема ни была. Немного поколебавшись, он попробовал еще раз:

— А скажите-ка, Уильям, не приходилось ли вам, как человеку, наклонному к путешествиям, бывать в Швейцарии?

— Был грех. Провел как-то раз три месяца в одном женевском pension, пытался учить французский.

— Ах да, кажется, вы мне об этом рассказывали, — Артур беспокойно кашлянул. — Но я говорю скорее о горнолыжных курортах.

— Нет. От этих радостей я был избавлен.

Артур был просто шокирован:

— Право, мальчик мой, если мне позволено будет высказать свое мнение, вы в своем небрежении физической культурой иногда заходите слишком далеко, слишком. Не то чтобы я пытался принизить значимость умственного и духовного развития, боже упаси. Но вы же еще так молоды. И мне просто страшно смотреть, как вы лишаете себя тех радостей, которые очень скоро будут вам просто-напросто недоступны. Давайте начистоту: ну разве это не поза с вашей стороны?

Я усмехнулся:

— Могу я задать вам вопрос при всем должном уважении к вам, дорогой Артур: а какому виду спорта вы сами были преданы всей душой в возрасте двадцати восьми лет?

— Ну — э — вы же знаете, я всегда отличался слабым здоровьем. Что толку сравнивать. Однако должен вам заметить, что во время одного из моих наездов в Шотландию я сделался довольно-таки завзятым рыболовом. По крайней мере мне довольно часто удавалось подцепить на крючок этих — маленьких таких рыбок с забавными красными и коричневыми пятнышками. Название вылетело из головы.

Я рассмеялся и закурил сигарету:

— А теперь, Артур, поскольку мы оба успели насладиться вашим великолепным выступлением в роли заботливого родителя, может быть, вы все-таки скажете мне, к чему вы действительно клоните?

Он вздохнул, отчасти раздраженно, отчасти со смирением, а может быть, даже и с некоторой толикой облегчения — ему больше не нужно было никем и ничем прикидываться. Когда он снова заговорил, тон у него переменился совершенно:

— В конце концов, Уильям, я не вижу, к чему нам ходить вокруг да около. Мы с вами достаточно долго друг друга знаем. Кстати, сколько времени прошло с тех пор, как мы познакомились?

— Больше двух лет.

— Уже? В самом деле? Дайте-ка я прикину. Да, вы совершенно правы. Как я и говорил, мы знаем друг друга достаточно долго для того, чтобы я имел возможность оценить тот факт, что вы, будучи совсем молодым, уже успели стать человеком совершенно светским, гражданином мира…

— Так бы и слушал вас, и слушал.

— Уверяю вас, я это совершенно серьезно. Ну а сказать я хотел, если говорить вкратце, следующее (только, прошу вас, отнеситесь к этому как всего-навсего к некой туманной возможности, поскольку, не говоря уже о том, что первым делом в расчет будет принято ваше на то согласие, и это самое наипервейшее для меня условие, но вся эта затея должна получить одобрение еще и третьей стороны, которая на настоящий момент вообще ничего пока обо всем этом не знает)…

Закончив абзац, Артур сделал паузу, чтобы перевести дыхание и чтобы усилием воли преодолеть свое обычное нежелание выкладывать карты на стол:

— На данный момент я хочу задать вам один-единственный вопрос: не согласитесь ли вы с возможностью провести на Рождество несколько дней в Швейцарии, на одном из тамошних горнолыжных курортов?

Выдав наконец мучившую его фразу, он тут же страшно смутился, отвел глаза и принялся нервически вертеть в руках стоявший на ресторанном столике судок. Судя по всему, фраза эта потребовала от него немалого нервного напряжения. Какое-то время я просто смотрел на него, не зная, что сказать; потом расхохотался:

— Ну и дела! И только ради этого все и затевалось?

Артур застенчиво присоединился к общему веселью. Исподтишка он внимательно наблюдал за мной, отслеживая различные стадии удивления на моем лице. Выждав психологически значимый, с его точки зрения, момент, он добавил:

— Все расходы, естественно, будут оплачены.

— Но какого черта… — начал я.

— Не имеет значения, Уильям. Не имеет значения. Скажем, мне просто пришла в голову такая мысль. Может, ничего еще и не выйдет — очень даже может быть. Пожалуйста, ни о чем меня сейчас не спрашивайте. Единственное, что я хочу знать: вы согласны обдумать такое предложение, или это не подлежит обсуждению?

— Все на свете подлежит обсуждению — как же иначе? Но для начала мне хотелось бы кое в чем разобраться. Например…

Артур поднял ухоженную белую ладошку:

— Прошу вас, Уильям, только не сейчас.

— Только один вопрос: почему я должен…

— Я не могу сейчас вдаваться в какие бы то ни было подробности, — твердо прервал меня Артур. — Просто не имею на это права.

И словно бы испугавшись не выдержать искушения и все ж таки выболтать лишнее, он подозвал официанта и попросил его нас рассчитать.

Б о льшую часть следующей недели Артур ни словом не обмолвился о своем таинственном швейцарском прожекте. Я также проявил чудеса выдержки и ни разу ему об этом не напомнил; может статься, подобно множеству других его столь же блистательных замыслов, и этот тоже просто-напросто вылетел у него из головы. К тому же были вещи и более насущные. Рождество было уже на носу, скоро кончится год; но, насколько мне было известно, он не сделал ничего, чтобы хоть как-то облегчить себе путь к спасению. Когда я спрашивал его об этом, он напускал туману. Когда я убеждал его в необходимости предпринять хоть какие-то шаги, он делался уклончив. Казалось, он впал в опаснейшее в его положении состояние инерции. Он явно недооценивал мстительности Шмидта и того вреда, который Шмидт был в состоянии ему причинить. Я же волей-неволей смотрел на вещи куда более трезво. У меня все еще стояла перед глазами та более чем зловещая гримаса, которую я видел на лице бывшего секретаря. Артурова беззаботность порой приводила меня едва ли не в бешенство.