Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

Засим настал один из нескольких периодов моей новогодней ночи, проведенных, так сказать, под общим наркозом. Понятия не имею, как барону удалось втащить меня вверх по лестнице. Я никаких трудностей подъема не помню. Мы оказались в комнате, битком набитой какими-то людьми, которые танцевали, кричали, пели, пили, хватали нас за руки и хлопали по спине. Там была огромная кованая газолиновая горелка, переделанная под электрические лампочки и увешанная бумажными гирляндами. Мой взгляд неприкаянно бродил по комнате, запинаясь о слишком большие или, напротив, слишком маленькие предметы — о бадью с крюшоном, в которой плавал спичечный коробок, раздавленную бусинку, бюст Бисмарка на высоком, в готическом стиле буфете, — фиксировал их на долю секунды и снова терял в общей ярко разукрашенной круговерти. Самым удивительным из этих мимолетных видений было видение Артуровой головы с открытым ртом и в съехавшем на левый глаз парике. Я встал, чтобы пойти и поискать к голове тело, и тут же как-то очень уютно упал на диван, схватившись в падении за верхнюю половину барышни и упав лицом в пахнущие пылью кружевные подушечки. Шум вечеринки накатывал на меня с громоподобной ритмичностью океанского прибоя. И обладал довольно странной властью успокоить, убаюкать. «Котик, не спи», — сказала барышня, за которую я зацепился. «А я и не думал», — ответил я, сел и стал приглаживать волосы. И внезапно почувствовал себя совершенно трезвым.

Прямо напротив меня в большом кресле расположился Артур с худой темноволосой девицей на коленях. Вид у девицы был надутый. Пальто и пиджак он снял и выглядел в высшей степени по-домашнему. На нем были веселенькие полосатые подтяжки. Рукава рубашки подхвачены эластическими манжетками. Если не считать легкой поросли у самого основания черепа, он был совершенно лыс.

— Куда вы, черт возьми, его подевали? — воскликнул я. — Вы же простудитесь.

— Я это не сам придумал, Уильям. Но идея довольно изящная, вы не находите? Дань, так сказать, уважения Железному Канцлеру.

Настроение у него было куда более радужным, чем в начале вечера, и, самое странное, он был трезв как стеклышко. Голова у него была крепкая просто на диво. Я глянул вверх и увидел парик, ухарски надетый Бисмарку на шлем. Канцлеру он явно был великоват.

Обернувшись, я обнаружил бок о бок с собой на диване барона.

— Привет, Куно, — сказал я. — А вы как тут оказались?

Вместо ответа он подарил меня лучезарно-несгибаемой улыбкой и отчаянным усилием задрал вверх бровь. Казалось, еще минута — и его не станет. И только после этого выпадет монокль.

Граммофон взревел. Большая часть присутствовавших кинулась танцевать. Была едва ли не сплошь одна молодежь: юноши в рубашках и девицы в расстегнутых платьях. В воздухе висел тяжкий запах пыли, пота и грошовых духов. Сквозь толпу протиснулась невероятных габаритов женщина, в каждой руке — по стакану красного вина. На ней были розовая шелковая блузка и очень короткая белая гофрированная юбка; ноги втиснуты в до смешного миниатюрные туфельки на высоком каблуке, поверх которых пучились наплывы обильной, затянутой в чулки плоти. Восковые розовые щеки и волосы, выкрашенные в цвет фальшивого золота, в тон полудюжине браслетов на голых напудренных руках. Вид у нее был зловещий и странный, как у огромной, в человеческий рост, куклы. И, как у куклы, у нее были совершенно круглые голубые глаза, в которых не было ни капли смеха, несмотря на то что губы она растянула в широкой, сияющей золотыми зубами улыбке.

— Это Ольга, наша хозяйка, — пояснил Артур.

— Привет, Малыш! — Ольга вручила мне стакан. И тут же ущипнула Артура за щеку. — А у тебя, голубчик, как дела?

Жест был настолько безразличный, что мне пришел на ум ветеринар, осматривающий лошадь. Артур хихикнул:

— Не самый уместный эпитет, а, как вам кажется? Голубчик. Что ты на это скажешь, Анни? — обратился он к сидевшей у него на коленях брюнетке. — Какая-то ты сегодня неразговорчивая. Не настроена блистать. Или тебе мешает сосредоточиться присутствие этого крайне привлекательного молодого человека? Уильям, вас, кажется, можно поздравить с победой. Я серьезно.

Анни улыбнулась холодной улыбочкой шлюхи. Потом почесала бедро и зевнула. На ней была прекрасного кроя маленькая черная жакетка и черная юбка. На ногах — высокие черные сапоги, зашнурованные под самое колено, с любопытной золотой окантовкой по верху голенища. Из-за них весь ее костюм приобретал смутное сходство с мундиром.

— Что, понравились Аннины сапожки? — довольным голосом сказал Артур. — Вы еще не видели другой пары. Алая кожа под черный каблук. Я их сам для нее проектировал. На улицу она в них не ходит; говорит, слишком бросаются в глаза. Но иногда, когда она чувствует себя особенно энергичной, она их надевает для меня.

Тем временем несколько ближайших к нам пар перестали танцевать. Они сгрудились вокруг нас, переплетясь руками, и с наивным, дикарским интересом принялись смотреть Артуру в рот, как будто ждали, что оттуда вот-вот примутся выскакивать разноцветные слова. Один из молодых людей начал смеяться:

— Я говори ваш англиски, нет?

Рука Артура пустилась в меланхолическое путешествие по бедру Анни. Барышня тут же вскинулась и резким движением с безличной злостью норовистой кошки по ней ударила.

— Ах, лапочка моя, какая ты у нас сегодня жестокая ! Я понимаю, что за такое поведение непременно должен быть наказан. Анни у нас девушка весьма суровая . — Артур едва не прыснул со смеху и продолжил по-английски самым что ни на есть светским тоном: — Вам не кажется, что личико у нее изысканно красивое? В своем роде — совершенство. Как Рафаэлева Мадонна. Недавно мне пришел в голову маленький такой каламбур. Я сказал, что красота Анни — это красота грехо -римской богини. Надеюсь, хотя бы в этом я был оригинален? Правда? Не слышу вашего смеха.

— Нет-нет, мне действительно понравилось.

— Грехо -римская богиня. Рад, что вы оценили. Моя первая мысль была: надо сказать Уильяму. Вы меня положительно вдохновляете. Вы заставляете мой талант блистать ярче. Я всегда говорил: хочу иметь в качестве друзей только три типа людей — тех, кто очень богат, тех, кто очень умен, и тех, кто очень красив. Вы, мой дорогой Уильям, проходите по второй категории.

Я легко догадался, по какой категории проходит барон фон Прегниц, и оглянулся, чтобы проверить, не слышал ли он последней Артуровой фразы. Но барон был занят совершенно другими материями. Он возлежал на дальнем от меня конце дивана в объятиях какого-то могучего, облаченного в боксерский свитер юноши, который методично вливал ему в глотку полную кружку пива. Барон, с головы до ног улитый пивом, слабо протестовал.