Е. Бирман - Протоколы с претензией

У них еще очень мало вещей, купленных ими самими. Так что у каждой – свой вес. Вечером, перед щелчком выключателя, отменяющим электрическое освещение спальни и приглашающим тьму, чуть разведенную светом уличных фонарей, она прощается с сумочкой.

– Покойной ночи, сумочка, – говорит она, укладывая ее в ногах, и Я. улыбается в темноте. Ведь прощаясь с сумочкой, она остается с ним.

– Русские люди, – немедленно воспламеняется Б., – не верьте крещеным хазанам.

Призрак Разоблачения наведывается в этот момент в Кнессет Зеленого Дивана, как порою удостаивает своим посещением полиция компактное сообщество индивидуумов, занятых противозаконной деятельностью. В голливудском фильме это приведет к ряду сочных словосочетаний и зорко схваченных камерой резких перемещений действующих лиц по экрану. В русском – к отчаянию, как результату осознания неизбежности наказания за такое же неизбежное преступление. В действительности Еврейского Государства на лицах этой компании отразится крайнее удивление – не тем, что полиция опять все напутала. В этом как раз ничего удивительного нет. Удивительно, что это опять происходит с ними, честнейшими гражданами, достойными всякого уважения, патриотами своей страны. Например, вот сидит невиннейший Хаим Леви – член центра Партии Горячих Патриотов, а это – честнейший Ицик Коэн, в прошлые выборы он предложил свою помощь в избирательной компании Сторонникам Мира.

– Ты поясни сначала русским людям, кому им не верить, – вступает дотошная Баронесса. – Хазаны – это синагогальные певчие.

– Только, пожалуйста, не бейте их, просто не обращайте на них внимания, – вдруг спохватывается Б.

Я. чувствует слабинку Б. и тут же пускается его дразнить. Он комментирует:

– “Поют крещеные хазаны,

Россия движется вперед”.

Он склонен к поэтическим интерпретациям. Кроме того, он, кажется понятие «крещеных хазанов» пытается расширить так, чтобы оно охватывало все формы еврейского приспособления к русской жизни. Б. это понимает и продолжает пятиться:

– Их ведь где-то по-человечески можно понять. Когда-то в Революцию перед ними раскрылись потрясающие перспективы. Как было устоять?

– На жалость бьешь? – ехидно интересуется Я. –

“...Дед параличом разбит,

бывший врач-вредитель”

– выводил бы бородавки у кибуцников в Палестине, глядишь, и паралича бы не было, – наседает Я. – А лечил Кремлевских тиранов в Москве – какай под себя и молчи.

– Многие ведь искренне заблуждались, – слабо возражает Б.

– Искренность легко достигается самовнушением, – веселится Я. и декламирует горячо и возвышенно, легко протягивая исторические связи от революционных русских евреев к евреям русским же, но следующих поколений:

“время битве за социальную справедливость

и время борьбе за свободный рынок,

время очереди в Мак-Дональдс,

и время громить обнаглевших пиндосов,

время крушить богов,

и время постигать христианские ценности”

– Сколько же в тебе яду, – смеется Баронесса.

“Именно это тебе и нравится в нем”, – думает и не смеется Б.

– Так что же, – в силу своего происхождения все мы были обречены быть в Российской Империи в какой-то мере крещеными хазанами, пятой колонной, “малым народом”, отклоняющим титульную нацию от естественной траектории? – А. ставит вопрос во всей его логической наготе.

Задумываются все, в том числе Я. Членам Кнессета, восседающим на зеленом диване в геометрическом центре Еврейского Государства, защищаемого Еврейской Армией, незачем кривить душой, и они как будто даже рады, даже стараются отыскать в себе пороки крещеных хазанов, как ищут правоверные евреи хлебные крошки перед песахом. Это, впрочем, не мешает телевизионному комику Еврейского Государства предлагать использование листа мацы в Песах в качестве подноса для хлеба. А стопку уложенных друг на друга листов мацы пробить одним ударом головы.

Вакцину русской литературной классики вперемешку с Джеком Лондоном, Бальзаком и Драйзером они, кучка одноклассников Я., колют прямо в вены строящихся организмов. В уже вполне осознающейся ими атмосфере фальши Российской Империи Большевистского периода – это главная из доступных прививок цивилизации, должных помочь каждому из них выстроить в себе человека. Впрочем, зерна фронды Империи можно было найти еще раньше – в те блаженные годы, когда Я. начал вывязывать бантом на шее пионерский галстук, а зерна ее развала – в снисходительной улыбке учителей, делавших вид, что этой вольности они не замечают.

Первый раз вопрос верности и измены Я. решает для себя, узнав о “разумном эгоизме”. Еще не прочитав Достоевского, он ставит перед собой вопрос о верности друзьям и людям вообще. Он рационален, Он примеривает на себя эгоизм, он примеривает на себя “злодейство”. В пробных шагах к “злодейству” Я. ощущает интуитивно, но устрашающе ясно холод отчуждения и одиночества. Он пугается и возвращается обратно, поняв, что человеку такая жизнь не по силам, она его непременно разрушит.

Так же рационально через несколько лет он решает для себя вопрос об адюльтере. Он спрашивает у работающей с ним новенькой, что она думает о предложенном им подходе к решению стоящей перед ними технической задачи. Во взгляде темных глаз нельзя ошибиться. “Тут нечего добавить”, – отвечает она тихо, и даже оттенка притворства нет в ее словах. Я. задает себе вопрос: есть ли рациональная причина для супружеской верности? Нет, отвечает он себе. Сумею ли я скрыть от жены небольшой роман? Да. И? Не хочу создавать у себя в мозгу перегородку, которая будет стоять между мною и ней, не сразу отвечает себе Я. Он остановился на таком ответе, не считая его окончательным, но и в дальнейшем неизменно приходил к тому же результату.

И вот теперь ему приходится решать вопрос о верности в третьей его ипостаси. Вопрос об эмиграции. “Ехать или не ехать”, – формулируют этот вопрос еврейские анекдоты. “Уедут или не уедут?” – поглядывают на них их нееврейские друзья. Давным-давно, в день, когда передавались важные новости, взрослые, оторвавшись от радио, обнаружили, что годовалый Я. исчез. Его вскоре нашли под кроватью, он играл ручкой хранившегося там чемодана. Следует ли видеть в этом происшествии перст провидения?

Когда он вышел в отставку из детства с его вспышками искренней детской ксенофобии, жизнь стала мягче. Только изредка встречались на его пути следопыты жидомасонских заговоров. К счастью, они делили этот интерес с интересом к летающим тарелкам. Интерес к летающим тарелкам, наверное, подогревают евреи, чтобы отвлечь народ от поисков жидомасонского заговора, поделился он своей догадкой с будущей Баронессой. Но это неверная тактика, считает он, – у кого имеется склонность к поиску летающих тарелок, тот рано или поздно наткнется на жидомасонский заговор.