Энн Ветемаа - Сребропряхи

Мадис слушал претензии с таким видом, словно ему рассказывают анекдот с бородой, а он, конечно, с подобающей улыбкой извлекает в это время квадратный корень из четырехзначного числа. Его глаза — зеленый и карий — смотрели куда-то в пространство; Красаускас должен был почувствовать себя лежащим вдоль железнодорожного полотна, его и не заметили, над ним проехали. Если он сдвигался вправо или влево, чтобы встретить взгляд хотя бы одного глаза вислобрюхого режиссера, соответственно сдвигались и рельсы. Только Красаускас был не робкого десятка. «Что это вы там вдалеке увидели, разрешите вас спросить? Уж не свою ли собственную музу на крылатом коне?»

На это Мадис Картуль улыбнулся еще любезнее и высказал предположение, что Красаускас, несомненно, обретет душевный покой, если станет уделять меньше внимания жилищным условиям, а больше своей роли, очень сложной роли, которая при мобилизации всех душевных сил все же по плечу Альдонасу Красаускасу. Что же касается ночных шумов и происшествий, Мадис Картуль позволит себе выразить сомнение: если даже что-то подобное и имело место, то едва ли Красаускас мог это заметить — его вчера видели в баре в состоянии, весьма близком к сумеречному. Он должен был дрыхнуть как чурка. Конечно, не исключена возможность, что заплетающиеся ноги привели народного артиста совсем в другой номер. Но к чему вспоминать старые истории, квартирный вопрос мы еще рассмотрим, теперь надо прежде всего сконцентрироваться на фильме, ибо мы сейчас же начинаем.

Примерно таков был ответ Мадиса.

К удивлению Рейна, Красаускас проглотил обиду. Два первых дубля были совсем недурны. С другой стороны, Рейн Пийдерпуу совершенно не мог понять, почему выбор Мадиса пал на этого неврастеника, который мог бы блистать в какой-нибудь психологической драме Стриндберга или в «Физиках» Дюрренматта. Альдонас Красаускас отнюдь не был героем вестерна. Козинцев пригласил на роль короля Лира Юри Ярвета — смелый, неожиданный и в то же время гениальный выбор (кстати, Красаускас тоже годится в Лиры), но делать из Альдонаса разбойника с большой дороги, любимца женщин, Робин Гуда — нет, это ни в какие ворота не лезет! Конечно, использование какого-нибудь высокого блондина атлетического сложения привело бы к штампу, однако — и Рейн все более укреплялся в этом мнении, — может быть, именно штамп спас бы дело. Глупо интерпретировать польку Оффенбаха (впрочем, пардон, такой скверной польки у него и нет!) в стиле Страстей Баха. А Мадис, как видно, забавный водевиль собирается снимать именно в глубокомысленном плане. Мадис — дубовая башка.

Да, первые два дубля все же в какой-то мере радуют. Снималась сцена, в которой удирающий от жандармов в помещичьей карете Румму Юри добирается до замка Бергштейна. Положение у него незавидное. Он попадает из огня да в полымя. Во дворе драгуны, почти чудом Юри удается, спрятавшись за дверцей кареты, остаться незамеченным. Но куда деваться? В господский дом, который соотечественники Юри сравнивают с волчьей пастью?

Возле подъезда драгунские офицеры, в залах у барона бал в разгаре; Румму Юри пробегает между колоннами и, прячась в нишах, по полутемным коридорам, со стен вылупились презрительно застывшие, самодовольные портреты баронов, полутысячелетняя кондовая, ражая, рыжая история с усмешкой следит за бегуном в холщовой крестьянской одежде.

Мансарда, дальше бежать некуда, а по паркету топают чьи-то подкованные сапоги, точно удары судьбы. Однако есть еще одна дверь. Юри распахивает ее и проскальзывает внутрь. Полутемная, пахнущая сыростью комната. Форменная западня. Вдруг Румму Юри замечает на стене офицерский мундир и пистолет, на котором выгравирована надпись. Он догадывается (до чего же неуклюже и неубедительно это дано в сценарии!), что эту комнату когда-то занимал особо почитаемый и почетный член семейства Бергштейнов. Комнату сохраняют в неприкосновенности как реликвию, ибо тот, кто в свое время бывал в ней, достиг при царском дворе в Петербурге необычайно высокого положения, снискал великую славу остзейцам. Поскольку он давным-давно не посещал эти места, то превратился в нечто вроде святого. Его ждут, хотя и не надеются, что столь великий человек снизойдет до посещения. Как Румму Юри выбраться отсюда? Конечно, для отчаянного смельчака есть только одна возможность — надеть офицерский мундир! Так он не привлечет внимания, так ему удастся незаметно скрыться из барского дома.

Ни секунды не мешкая, Румму Юри решает переодеться. Он уже начинает скидывать крестьянскую одежонку, но приостанавливается, потому что сценарист Синиранд требует, чтобы тут возник трогательный родной напев. Разумеется, в сознании Румму Юри! Нет, он не скинет с себя одежды предков, он не забыл о священной крови праотцев, канувших в Манала [3] Подземное царство в эстонской мифологии. , «Ласковый соловушка, куда ты летишь», и так далее. Он оставляет на своем теле честное крестьянское платье и только под давлением обстоятельств накидывает поверх ненавистный офицерский мундир.

Румму Юри смотрится в зеркало.

Румму Юри улыбается.

В следующее мгновение по лестнице беззаботно спускается элегантный офицер. К нашему удовольствию, он куда более мужествен, чем все прочие чужеземные господа вместе взятые! Bitte schon! Parlez vous francais?

От Румму Юри исходит тончайшее эспри! Хм! Да-да! Ну-ну!

И Красаускас с этим прилично справился. Трудно сказать, было ли это именно эспри, но некое достоинство и мужественность — несомненно, по крайней мере в двух первых дублях.

Но что же делает Мадис Картуль? Он тоже улыбается. Безо всякого эспри, попросту, с ехидцей. Прошу еще дубль! Еще дубль, еще дубль! В чем дело! Красаускас начинает нервничать, каждый новый дубль получается хуже предыдущего. Руки маленького актера дрожат, лицо дергается. Пуговицы снова и еще раз надеваемого мундира уже не застегиваются, свет и контрсвет ослепляют Альдонаса, струйки пота смывают с лица грим. Беспокойную ночь, да и небольшое похмелье тоже, конечно, следует принять во внимание. Румму Юри уже совсем не похож на человека, который никогда не попадает впросак, скорее, он паяц в офицерском мундире, плутоватый мужик, пытающийся сделать хорошую мину при плохой игре.

Тревога передается и оператору — пленка застревает в кассете и в кульминационный момент кончается. Сгорает один диг. Мадис Картуль никого не оставляет в покое, он носится кругами, как грозовая туча, угрожает, чуть не с кулаками лезет на оператора. Вот тут-то Красаускас и сбрасывает с себя мундир, швыряет фуражку в объектив и заявляет, что с него довольно. Довольно, и все! Нет условий, постановщик сумасшедший, вчера всем дали первую получку, а ему нет. Мадис объявляет короткий перерыв и говорит, что, если через четверть часа работа не возобновится, он порвет с Красаускасом все отношения. «Не устраивайте истерик, даже подслеповатая бабушка помещика за километр увидит, что перед ней не офицер, а конокрад!»