Сигурд Хёль - Моя вина

— Ты просила… просила его помочь нам?

— Нет. Я просила его жениться на мне! В голосе ее снова зазвучал металл.

Она помолчала.

— Кажется, теперь мне стало понятнее! — сказала она потом. — Боюсь, что даже слишком понятно!

Больше она об этом не говорила. Наш автомобиль, похожий на диковинного зверя со светящимися глазами, осторожно пробирался вперед. Мне показалось, я узнаю дорогу, и я спросил, куда мы едем.

— Я хочу отвезти тебя к доктору Хаугу. Нужно, чтобы тебя осмотрел врач. Прежде… — Она замялась, потом продолжала: — Прежде он был нашим близким другом. Но теперь… Он, как вы это называете, честный норвежец. Я, между прочим, не уверена, застанем ли мы его.

Она вела машину очень тихо, осторожно. Я мертвой хваткой вцепился в ручку. Рука у меня онемела, и мне казалось, я чувствую спиной каждый булыжник.

Мы миновали кладбищенскую ограду. Вот и калитка доктора.

Она вышла из машины.

— Посмотрю, дома ли он. Это одна секунда. Если что — говори, что ждешь доктора Хейденрейха.

Она опять ушла. Я остался в машине один.

Было темно и тихо, будто все вокруг вымерло. Из дома доктора тоже ни проблеска света.

Сколько было времени? Я поднес руку с часами к здоровому глазу, но увидел, что стекло разбито и стрелок нет.

Ни звука. Нет, кто-то шел… Сзади. Кованые сапоги. И много. Шагали тяжело, мерно.

К тому времени вполне могли обнаружить мое исчезновение. Вдруг кого-нибудь послали с выпивкой к часовым, вдруг Хейденрейх и немец, подвыпив, решили нанести мне ночной визит, вдруг…

Меня снова затошнило. Сердце забарахлило. Железная рука сжала кишки и скрутила их.

Шаги приближались. Шли по другой стороне улицы. Без фонарика. Поравнялись. Прошли мимо! Я сразу обмяк, прислонился к спинке сиденья, застонал от боли и тут заметил, что я весь мокрый от пота.

— Доктора нет дома! — услышал я ее голос. — Мне сказали, что они уехали за город [32] "Уехать за город" означало: уйти в подполье. . Признаться, я этого ждала. Теперь попробуем к Гармо. Впрочем, может быть, он тоже уехал…

Она села рядом, осторожно развернулась. Мы тронулись. Сначала проехали немного назад, потом повернули. Много раз поворачивали. Мы ехали очень медленно. И все же я никогда не думал, что этот паршивый городишко может быть таким огромным. И состоял он из сплошных поворотов.

Тогда-то я и спросил ее, не объяснит ли она мне… ну, она знает, что я имею в виду.

Она сначала ничего не ответила. Когда она заговорила, я по голосу понял, что она вконец измучена.

— Все это так давно было…

Она еще помолчала.

— До того, как я встретила тебя, я была с Карлом. Я хочу сказать, именно он и был тем человеком… Я жила с ним. Ты меня понимаешь?

Трудно было не понять.

— А что я не говорила тебе, как меня зовут и вообще… Я не за себя боялась. За маму. Понимаешь, у меня был отчим…

Собственно говоря, я догадывался. Мать ее теперь умерла. Отчим тоже. Отец умер, когда она была ребенком. Она его почти не помнила.

— Могилы, кругом одни могилы, — сказала она. — А мы с тобой еще тут, и знаешь, мне иногда кажется, что я всего-навсего тень, тень чего-то, что некогда жило, дышало. И если я еще бываю иногда немножко несчастна, так это просто потому, что прах мой еще не успокоился окончательно.

Она рассказала мне историю своей юности. Историю, в сущности, весьма банальную, как банальны бывают подоплеки очень многих вещей в нашей жизни. Добрая и слабая мать. Сильный и строгий психопат отчим. Она не хотела говорить о нем плохо, намерения у него наверняка были самые благие. Он был, что называется, человек с характером. Работа, долг, дисциплина, наказание. Последнее распространялось в основном на нее. У него бывали приступы бешенства, и тогда он бил. Основательно, тростью. Это продолжалось до пятнадцати лет. Пока она однажды не укусила его за руку.

— А зубы у меня были острые!

Она не желала больше, чтобы ее так наказывали. Она заметила, что его это странным образом возбуждает.

— Мы, женщины, к таким вещам особенно чувствительны, — сказала она. — Даже в детстве.

С тех пор он ее никогда не бил; теперь за дочь всякий раз доставалось матери. А мать была беззащитна, она любила и боялась его так, как Лютер велел нам любить и бояться бога.

Но пусть я не думаю, будто он был какой-то изверг. Он умел быть и добрым и ласковым. Просто часто выходил из равновесия. Как это со многими бывает. В роду у них, между прочим, были нервные заболевания.

Как к ним попал Хейденрейх?

Он приходился отчиму какой-то родней. Двоюродный племянник. Или что-то в этом роде. Целый год, как раз перед тем, как мы с ней познакомились, он жил у них в доме. Ну и отчим…

Тут она надолго замолчала.

— Он помог это устроить! — решилась она наконец.

— Что устроить?

— Что Карл меня добился. Ну, было что-то вроде помолвки сначала. Мы должны были пожениться, когда он окончит учебу. Но…

Это была трудная тема.

— Отчим был ярый поклонник всего древнескандинавского, — продолжала она. — Считал, что все, что было потом, — сплошное вырождение. Он говорил, что брак, как мы его теперь понимаем, — религиозная чепуха. Раньше ведь как было: мужчина, посватавший женщину, тем самым уже имел на нее все права… Нет, на самом-то деле все обстояло сложнее… Мне кажется…

Снова пауза.

— Он, мой отчим, так любил Карла! Относился к нему, как к сыну, если не лучше. Карл изучал медицину, отчим когда-то сам об этом мечтал, но у него не было возможности. Ну и — да, мне кажется, это так — он видел в Карле как бы второго себя. Он возрождался в нем юношей. Они, кстати, похожи были друг на друга, и родом из одних мест, и…

Ну, и мне кажется — противно это выговорить, и, кроме того, он уже покойник, — но мне кажется, что когда Карл мной обладал… ему казалось, что он как бы сам…

Это длилось целый год. Потом она взбунтовалась.

— Собственно, против самого Карла я ничего не имела! Он был влюблен и очень мил — по отношению ко мне, во всяком случае.

— Но я была слишком молода. Я не любила. Ты понимаешь, что я имею в виду. И мне казалось, в этом есть что-то возмутительное, — то ли меня продали, то ли просто так отдали, то ли… И в один прекрасный день я взбунтовалась.

Кончилось это тем, что Хейденрейх от них уехал. И помолвка, если это можно назвать помолвкой, была расторгнута.

— Вернее, отложена, — поправилась она. — Пришлось пойти на компромисс из-за мамы. Пришлось обещать, что, когда Карл кончит учебу, мы, как говорится, еще вернемся к этому вопросу.

— Бедная мама! — вдруг вырвалось у нее.

Она сама подумывала уйти из дому. Она работала в нотариальной конторе и в случае нужды могла бы себя содержать. Кроме того, у нее было маленькое наследство. Ее опекун предлагал ей переехать к нему. Но она не решалась бросить мать.