Эльмира Нетесова - Я обязательно вернусь

— Долго жить будут. Веселые люди долго не болеют и лежать не любят. Они выздоравливают быстрее других. Потому что натура у них такая, звонкая и светлая. Это я и по опыту и по жизни знаю. На Колыме наши женщины тоже болели нередко. Надрывались, простывали, другие с голоду пухли. Все они уже в возрасте были. Рыхлые, с надломленным здоровьем, быстро умирали. А вот подвижные, упрямые, выжили. Голодные, простуженные, даже плясали в перерывах. Сами себя жить заставляли. И, поверишь, дожили до воли. Жаль, что ни все. Они саму Колыму удивляли, так хотели жить. Я долго переписывалась с иными. Потом угасла связь. Другие заботы появились. Но и теперь помню всех. И хотя отругала Прошку за самовольство, в душе, пусть молча, похвалила не раз. Не растерял мужик настырства и уважения к себе, умеет одолеть свою боль и перешагнуть через нее Если попросит о помощи, только в крайнем случае, когда вовсе невмоготу станет, — признала Анна.

— А по-моему все мужики такие.

— Ошибаешься, Юлька! Скоро убедишься, как мало настоящих мужиков осталось. Теперь все больше слюнтяев и слабаков. Чуть палец порежет или зачихает, тут же за бинты и таблетки хватаются. А ведь любой порез присыпал золой иль пеплом сигареты, кровь мигом остановится, и порез заживет быстро и без следа. А нос легче всего чесноком прочистить, понюхал, съел пару зубков, и нет мороки. Так им чесночный запах не по нраву, таблетками себя травят. Моя бабка всю жизнь простуду у всех в семье печеным луком лечила. И, поверь, дети здоровыми выросли. Ни к одному врачей не вызывали, в доме никаких таблеток не имелось. Во всей семье ни один мужик не облысел. Каждую хворь в бане лечили, вениками. А после нее пили лесной сбор вместо нынешнего чая. Не было в нашем роду алкашей. Не водилось и лентяев. Сама видишь, работы хватает. Не до баловства, оно и каждая копейка легко никому не давалась. Почему и твоя мать в семье нашей не прижилась. Не признали ее за лень и никчемность. Хотели приучить к своему укладу, не получилось ничего. Так и не признали бабу. А ведь надеялись, что обломаем, научим всему. Очень старались. Ведь быть или не быть женой, зависело только от нее. Вот и у меня не получилось, хотела одной семьей жить, как у нас в доме. Да зря старалась. Колькина семья жила своим законом. От того и не состоялось. В чужой стае одиночке не выжить. Она навсегда чужою останется. Не стоило даже пытаться что-то переломить. Всяк себя считает правым. Я поспешила, а потому не увидела, что меня ждет. Хорошо, что родители не упрекали, когда беда прихватила меня за горло и не отдали моего сына, ни в приют, ни в чужие руки. Ведь с Колымы вернулась совсем другою, никому кроме родителей не верила. От подруг отошла. Все они отвернулись в лихое время. Ни одного письма за четыре года от них не получила. Поверили, что не доживу до воли. Загодя похоронили и простились. Они и теперь живут в Сосновке. Совсем неподалеку от нас. Конечно, видимся. Но дальше, чем здравствуй, разговоров нет. Не о чем стало болтать, да и время жаль. На порог не пущу.

— А пытались придти?

— Само собою. Я сказалась занятой и закрыла перед ними дверь. Закончилась наивная и доверчивая юность. Мы расстались без упреков и брани. К чему все лишнее? Прощаясь, прощают без проклятий, иметь слабых подруг, лучше вообще обойтись без них. Да и не верю в женскую дружбу. Она, как Колымский сугроб, весь белый сверкающий, пушистый, а присядь и душу отнимет без жалости. И тебе говорю, Юля, не верь бабам! Женская дружба на зависти и лести, на подлости замешана. Вся жизнь тому учила.

— И на Колыме так было?

— Там условия другие, как таковой дружбы не получалось. Роднила всех одна беда. Мы не говорили громких слов, помогали друг дружке выжить. Вот в такой помощи нуждались все. Как это называлось, не задумывались. Не словам верили. Они ничего не стоили. А выжить повезло ни всем, — умолкла Анна и сидела за столом как изваяние, чудом уцелевшее после Колымы.

— Баб! Ну что ты будто окаменела? Не пугай меня. Когда вот так сидишь, мне кажется, что ты замерзла и ушла от меня куда-то очень далеко, туда, где не тают снега. Ты никого не видишь и не слышишь, забыла всех и навсегда осталась в своей ледяной легенде.

— О! Если б Колыма была только легендой, люди моего возраста не знали б горя.

— Ты часто говоришь своим больным, чтоб они реже будили память и чаще забывали о прошлых горестях. А сама спотыкаешься на том же.

— Юлька! Я и себе это говорю, даже чаще, чем ты думаешь. Но как вытащить из сердца Колыму, она застряла и заморозила меня. Но когда ты, моя теплинка, рядом, я чувствую, как оттаиваю. Пусть не так быстро как хочется, но я уже хочу жить потому, что у меня появилась ты. И я снова нужна, не одинока, и опять есть впереди свет.

— Бабуль, ты и не была сиротой. Твой сын — мой отец, всегда тебя любил и помнил. Я о том знаю. Но, как все мужчины, он скуп на слова.

— Это наш семейный недостаток, — тихо улыбнулась Анна.

На следующий день, когда Юлька, подоив коров, вернулась в дом из сарая, во двор заехал Прохор и крикнул с крыльца:

— Эй, девчатки! Куда дрова сгрузить? Для баньки привез! Давайте показывайте! — позвал наружу весело.

— Я же собиралась сегодня дом побелить. А ты дрова привез, на них, пока определю и уложу в поленницы, целый день уйдет, — посетовала досадливо Юлька.

— Чего скрипишь? Сам разберусь, куда и как их сложить. Твоей помощи не нужно, — отозвался человек и спросил:

— Где Аннушка?

— Баньку топит.

— Видишь, как кстати приехал, а ты бурчала.

Вскоре человек сгрузил дрова. Подоспевшая Анна

обрадовалась:

— Березовые! Ты глянь, какое чудо, уже и поколотые. Для бани то, что надо. От березовых дров дух легкий и тепло блаженное. Вот и попаришься нынче, твоя банька еще не готова. А в ванне так не помоешься.

— Честно говоря, я не люблю париться. Не переношу, сердце заклинивает, — сознался Прохор.

— Париться надо умело. Не враз под веник ложиться, а поначалу прогреться не спеша.

— По-разному пробовал и всегда не везло. То выводили, то выносили из парилки. Дед меня пытался приучить, да не получилось. Ох, и злился старый на меня. Бывало, пряниками заманивал. Уж очень любил в детстве мятные. Но потом вытаскивали с полка, а дед ругал дохляком и гнилым мышонком. Так вот и отшибло от пряников. Как видел их, сразу парилку вспоминал. Разлюбил мятные, откинуло от них, — вспомнил Прохор, укладывая дрова в поленницу.

Юлька белила дом, изредка оглядывалась на Прохора. Тот работал молча. Изредка вытирал вспотевшие лицо, шею. Когда больше половины дров сложил, сел перекурить, позвал отдохнуть и Юльку. Та присела рядом, на крыльце и спросила тихо:

— Проша, как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке.

— Как спал? Как сердце?

— Молотит. Отлегло… А что случилось? Опять своих вспомнил?