Ян Андреа - Эта любовь

У вас ко всему есть талант, есть все, чтобы преуспеть в жизни. Все мужчины у ваших ног, если вы захотите. Вам никогда не бывает страшно. Вы никогда не уступаете, мужчинам это нравится, и они этого боятся. Они не хотят иметь дело с умными женщинами, которые видят их слабости и непреодолимую беспомощность.

Никто не любит людей, которые знают и видят слишком много. Поэтому вас оставляют. Находят себе других женщин, нарядных, душистых красавиц, болтающих очаровательную бессмыслицу, это не важно, все предпочитают именно таких. Вас все оставляют.

Но не я.

Я держусь. Я настаиваю. Я остаюсь. Вы спрашиваете: почему, почему вы не уходите от меня, кто вы?

Вы можете делать все что угодно, и тем не менее вы занимаетесь только одним, вы все свои силы тратите только на это, словно это предназначено вам небом. Писать. Все остальное, что вы делаете, вы делаете не хуже, о такой жизни, как ваша, можно только мечтать — истории, которые слушаешь, не в силах оторваться, ребенок — ребенок обязательно нужен, это очень важно, вы делаете в жизни все, что нужно, вы не опускаете головы. И тем не менее все время хочется вас спросить: кто же вы? Вы пишете. Чтобы попытаться понять — себя, других, весь мир.

Зачем нужно все это? Для чего нужен я, для чего вы живете, почему через несколько дней вы должны умереть? Скажите же мне хоть что-нибудь.

Так было все с самого первого дня, когда мы вместе вошли в темную комнату на улице Сен-Бенуа в Париже. В начале 1996 года вы стали как будто еще ближе к прошлому. К тем людям, которые оставляли отпечатки своих рук на скалах. Эти мужчины и женщины оказались вдруг вместе с нами, в темной комнате. Они, как и прежде, ищут ответа. Но никто им не отвечает. Они снова спрашивают.

Они не умеют писать. Они воздевают руки и смотрят на небо — грозное, милосердное, таинственное. Они стоят в этой комнате совсем рядом с нами. Люди из ям и пещер, которые еще ничего не построили, никаких зданий, ничего не оставили после себя, никаких рисунков, никаких отпечатков рук. Они жили в самом начале мира. Задолго до того, как появилась литература. Собор в Шартре. Рембрандт. Моцарт. Паскаль. Эти люди из пещер пока молчат. Они любят так, как это было в самый первый день жизни. Но кого, что именно они любят — они не знают, ничто еще не было названо. Это было время Абсолюта. Начало всего, первый день жизни. И каждый раз этот первый день Творения повторялся в комнате на улице Сен-Бенуа, в которой мы заперлись вместе с вами, вы и я, вы — чтобы умереть, в одиночестве, потому что я не умираю с вами, я оставляю вас наедине с людьми из прошлого, в той же бедности и с тем же безграничным знанием, напоминающим об аде. С мудростью прошлого. Той, которая была еще до самой любви.

Можно ли сказать: до Бога?

Я не знаю. Может быть, мы слишком много всего выдумываем, а на самом деле все гораздо проще. Достаточно было бы стать просто еще беднее. Достичь правды дна.

Мы все еще в этой комнате, в которой вы больше не пишете, которая уже начинает постепенно таять во тьме. Но она еще не опустела.

Подойдите.

Не бойтесь, я хочу еще раз дотронуться до вашего лица, хочу понять, что скрывает ваш уже исчезающий для меня взгляд.

Посмотрите на небо, закрыв глаза.

Останьтесь так. С закрытыми глазами.

Так можно увидеть все что угодно.

Весь мир с самого первого дня.

Всех людей.

Балтазара.

Даже тех, кого мы не знаем, тех, кто придет потом.

Вы лежите на кровати. С закрытыми глазами. Вы не видите больше этой комнаты. Вы не видите больше того, кто сидит рядом с вами. Как сделать так, чтобы вы ушли без страха, без меня? Оставить вас одну.

Я должен уже перестать так говорить о вас. Должен перестать верить, что вы отвечаете мне. Это неправда, я знаю. Забыть об этой любви. Ничего больше не говорить о ней. Молчать. Должен забыть об этой истории. О бесконечном повторении этого имени. Я должен заняться чем-то другим. Начать произносить другое имя. Много других имен, которые мне пока неизвестны, но я их узнаю. И вдруг услышу среди них ваше имя.

Это больше, чем все, что можно представить.

Наша история.

История любви, которая не кончается.

Слова, с которыми теперь непонятно что делать.

Произнесенное имя. Удивительное звучание этого наконец-то произнесенного имени. Наконец-то найдено это слово, которое может заставить замолчать любую музыку, любую поэму, любую любовь.

И что после этого делать?

Ничего. Продолжать жить, как если бы ничего не было, жить, любить, плакать, есть, разговаривать. Вот и все.

Пойдемте выпьем стаканчик, послушаем «С Капри покончено», потом поедем в Трувиль посмотреть на море, на чаек, поедим серых креветок, устриц, давайте!

Все хорошо.

Все здесь, для любого, кто этого захочет. Для того, кто захочет это увидеть.

Мы не могли друг друга оставить. Я не мог оставить ее. Она не могла оставить меня. Мы всегда были почти готовы к этому. К тому, чтобы оставить друг друга. Когда я больше уже не мог терпеть этот ад вместе с ней, я уезжал в отель возле вокзала Аустерлиц и несколько дней там прятался. По вечерам я выходил выпить пива в привокзальном кафе, теряясь в толпе путешественников с чемоданами, меня никто не видел, никто не приезжал искать меня в этой толпе, ждавшей поезда. Я же хотел в последний раз выпить пива, чтобы потом вернуться в отель и покончить с собой. Это последняя ночь. Через несколько часов я должен умереть. Я тяну время, заказываю еще одно пиво, начинаю пьянеть, теперь слезы могут литься свободно, я могу написать свое последнее письмо, написать его еще раз, а потом оказывается, что нет, ведь это она должна будет писать обо всем после моей смерти, она умеет находить нужные слова, ничего не придумывая, слова, которые не надо разгадывать, чтобы понять их, так что я оставляю последние слова за ней, я пью последний бокал и возвращаюсь в отель. Я не умираю. На третью ночь я звоню ей. Она приезжает. Все начинается заново. Почему? Почему же я не могу умереть, забыв о своем страхе, может быть, я не убиваю себя потому, что у меня есть четкое сознание, что я не должен этого делать? Что я должен продолжать жить, не только ради нее, но и ради нее тоже. Я здесь для того, чтобы заботиться о ней, каждый день, каждую ночь поддерживать жизнь одной-единственной женщины. Еще больше любить ее, даже тогда, когда она не хочет ничего слышать об этом, даже тогда, когда она не хочет этой любви.

Никто никогда не был со мной, даже моя мать, которую я любила больше всего на свете. Так почему же вы здесь?

Ей не надоедает быть самой желанной, это невыносимо. Она хочет быть еще более желанной, хочет так сильно, что я мог бы умереть от этого. Но нет, она не может хотеть моей смерти. Что она будет тогда без меня делать?