Шамай Голан - Похороны

— Да, Шрага умел обходиться и с женщинами, и со смертью, — подытожил профессор.

— И все-таки он умер, — возразил Фрейман.

— Все мы умрем, — прошептал профессор.

— Ну, такие вещи говорят лишь те, кто намеревается дожить до ста двадцати, — сказал Фрейман, забившийся в самый угол машины.

Я взглянул на профессора. Губы у него дрожали. За два месяца до этого у него был сердечный приступ. Он стоял в хранилище перед дверью и держал под мышкой взятые из шкафа книги. Вдруг лицо его побелело, одна рука медленно опустилась, профессор прислонился спиной к массивной двери и с ужасом уставился на меня. Перед этим он разыскивал редкую книгу Бахьи [5] Бахья ибн Покуда — средневековый писатель, религиозный моралист. «Заботы набожного сердца», изданную в 1629 году. Профессор попытался улыбнуться, но взгляд его выдавал, до чего он напуган. Его глаза будто утонули в глазницах, ушли на дно. Я осторожно обхватил его за плечи и усадил в кресло. «Рука, — шепнул он. — Странно, я не могу ею пошевелить. — И добавил виноватым тоном: — Никогда со мной такого не бывало». Он умолк, сомкнул веки , снова их разомкнул и посмотрел на меня как-то странно, как бы сквозь меня. Казалось, он прислушивается к какой-то далекой мелодии. Потом он проговорил едва шевелившимися губами: «Как будто стреляет внутри. Сердце рвется на части». Я стоял перед ним и молчал. Надо было бежать наверх, звонить, искать врача. Но я стоял и не говорил ни слова. Нас разделял стол; я смотрел на профессора, стараясь не упустить ничего из того, что отражалось на его лице. В конце концов я зашел в кабинет, взял книгу «Заботы набожного сердца» и положил ее профессору на колени. Углы его рта дрогнули. Быть может, профессор смеялся.

— Ты недалек от истины, — снова прошептал профессор Аксельрод, на мгновение обернувшись к нам. — Я собираюсь дожить до ста двадцати.

— Надо верить в другую, в загробную жизнь, — сказал Фрейман тоном демона-искусителя. — Тогда ты будешь видеть мир иначе.

Аксельрод побарабанил пальцами по рулю.

— Кто верит в этот мир, верит и в мир иной, — заявил я.

Мы как раз проезжали мимо монастыря траппистов [6] Трапписты — римско-католические монахи, принявшие монастырскую реформу 1660 года, предписывавшую строгое уединение, труд, чтение священных книг, отказ от отдыха, вегетарианство; монахи также давали обет молчания. , и профессор кивнул в его сторону:

— Они верят.

— А вы оба — верите? — спросил нас Фрейман.

Не получив ответа, он завел разговор о своем сыне Уззи и о его пути к Господу. Когда мы снова не отозвались, он презрительно скривил губы, и голова его как будто утонула в плечах — надо понимать, он готовился к длительному молчанию. Фрейман довольно часто спрашивал нас, какова, по нашему мнению, загробная жизнь. Мы ведь просиживали годами среди книг, содержащих сокровища святости и благочестия, — кому же знать, как не нам?! Когда Фрейман ничего не добился и от нашего профессора, он сделал вывод, что, глядя на мир сверху, со столбов с электрическими проводами, можно увидеть больше, чем видно нам, книжным червям, уткнувшимся в трактаты о Страхе Божьем.

Придорожная заправочная станция представилась нам плакатом, обещавшим бензин, чтобы поддержать жизнь наших моторов, и напитки, чтобы прибавить нам сил во время остановки. Я предложил остановиться. Фрейман ткнул пальцем в газету, где было напечатано крупным шрифтом имя «ШРАГА», а под ним — время похорон.

— Шрага никуда не убежит, — сказал я.

— Но ведь профессор Аксельрод... — Фрейман с отчаянным выражением посмотрел на профессора.

Тот расхохотался:

— Что правда, то правда — он никуда не убежит!

— Так ведь похороны в час, — с недовольной гримасой сказал Фрейман.

— Мы не опоздаем, — торжественно пообещал я.

— Ты ведь у нас начальник! — весело воскликнул Аксельрод.

— Шрага был наш начальник, — тихим голосом напомнил нам Фрейман.

Машина остановилась у прозрачной стеклянной стены кафе. Изнутри доносился смех.

Фрейман устроился поглубже на своем сиденье, скрестил руки на груди и заявил, что никуда не пойдет.

— Пошли выпьем за упокой Шраги, — предложил я.

Профессор сидел очень прямо, стиснув пальцами руль, как будто наш разговор его не касался.

— Моя жена не знает, что я уехал, — упрашивал нас Фрейман. — Я думал, мы съездим на похороны и быстренько вернемся.

— Так мы и сделаем, — пообещал я. — Съездим и вернемся.

— Мы сидеть там не будем, только выпьем? — спросил Фрейман.

— Да, что-нибудь покрепче, — сказал я, — или игристое со льдом.

— Я и не предполагал, что будет так жарко, — проговорил Фрейман и снял пиджак. — Я привык к жаре, могу взобраться на мачту высокого напряжения, когда металл плавится. Хотите верьте, хотите нет, я лезу туда без перчаток.

Тут он замолк, посмотрел на затылок профессора, снова надел пиджак и шепотом спросил:

— Сколько это займет времени?

Профессор не ответил. Я тоже.

— Вы два университетских шизика! — воскликнул наконец Фрейман, выходя из машины.

Я опередил его и уже открыл дверь Аксельроду, склонив голову наподобие ливрейного лакея. По глазам профессора я понял: что-то ему не нравится. Он собрался было что-то сказать, но тут же раздумал. Наконец он вылез из машины, распрямился, перекинул пиджак через плечо и надел шляпу. Ключи от машины он переложил из правой руки в левую и только затем убрал в карман. Потом он повернулся и посмотрел на меня, как будто ожидая команды. А ведь это был профессор! Шрага — вот кто был нашим настоящим командиром, я же — лишь его заместителем.

Мы уселись за небольшой столик с плексигласовым верхом. Я заказал три кофе по-турецки и пирожные. Я даже согласился платить за всех — в виде компенсации за то, что я их сюда затащил. Пирожные оказались мягкими и даже холодными. Фрейман быстро проглотил свою порцию и извинился, сказав, что в этот час привык съедать пару бутербродов с сыром, чтобы его не мучила язва. Затем он взглянул на часы, торопливо закурил и встал из-за стола. Аксельрод остановил его и попросил сигарету.

— Ты теперь куришь? — спросил я его удивленно, потому что он какое-то время назад вычитал в отчете Королевской комиссии врачей, что курить вредно, и с тех пор к сигаретам не притрагивался.

У профессора была сильная воля, диктовавшая ему распорядок жизни. Двое его детей родились именно тогда, когда он это планировал, — сначала сын, потом дочь, как будто он так и заказывал. И отцу не пришлось за них краснеть. Матерью их была Шуламита. Когда мы впервые встретили ее в доме Шраги, у нее была длинная черная коса.

Я курил долгие годы. И дома, и в кафе. В свое время у меня в голове рождались многие планы. По совету Шраги я пытался опубликовать книгу народных сказок. Потом я пытался собрать неординарные пословицы и поговорки, ну, например, такие: «Не женись на женщине худого рода, даже если в доме ее злато и серебро сыплются из рога». Моя жена сказала мне: «Если ты хочешь быть свободным, как птица, и тратить деньги на кофе и сигареты, примирись с тем, что тебе суждено оставаться холостяком». Это было справедливо. Так что я склонил свою гордую спину и надел библиотечное ярмо. Когда мне доверили редкие манускрипты, директор поставил условием, чтобы я бросил курить. «Книги слишком уж хорошо горят, — объяснял он. — Но можете утешаться тем, что сюда не долетят бомбы. Мы ведь живем в воюющей стране! Не бояться бомб — это не так уж мало. Сейчас от безопасного убежища не отказался бы никто». Я согласился с директором, и он не отказал себе в удовольствии еще раз напомнить: «Ни одна бомба не достигнет помещения, отстоящего от поверхности земли на высоту трехэтажного дома». — «Да, бомбам сюда не проникнуть, — сказал я, — и человеческим голосам — тоже».