Николай Хохлов - Право на совесть

Или не надо. Я ведь не один. Вмешается какая-нибудь случайность, гибнем все мы трое. Нет, эмоции лучше контролировать. И письмо в «Посев» тоже нельзя. Я могу проговориться о чем-нибудь между строчек. МВД найдет автора. Но, с другой стороны, это ведь и моя организация. Кто-то должен идти на риск. Я же могу, в конце концов, организовать как-то так, что моя семья не попадет под удар в любом случае. Я обязан установить с ними связь. Пусть не сегодня. Но вообще… В каком-то будущем. Да, о солидаризме я знаю мало. Он мне малопонятен и не особенно близок. Но это неважно… Важно, что есть наша русская революционная организация. Это путь к выходу, к выходу настоящему и достойному Человека. Путь к точной и ясной ориентации на русскую народную освободительную Революцию.

Да… Самое главное из всего случившегося лично для меня это то, что время отчаяния и безнадежности — кончилось.

Наша машина пересекла городскую границу Москвы и помчалась по шоссе на север.

— Ты чего же фары не включаешь? Темно ведь уже, — крикнул Мирковский нашему шоферу.

Евгений Иванович сидел на заднем сидении рядом со мной и для разговора с шофером ему приходилось повышать голос. Переднее сиденье было пусто. Мирковский не любил разыгрывать из себя высокомерное начальство и разговаривать с людьми пренебрежительным полуоборотом с переднего сиденья, как это делали многие из «руководителей».

Действительно, уже темнело и контуры, мчащихся нам навстречу грузовиков, постепенно превращались в силуеты.

— Нельзя еще свет включать — отозвался шофер. — Летнее время пока действует. Ничего не поделаешь. ОРУД-у лучше знать, когда темно, когда светло.

— Бюрократы они, твой ОРУД — пробурчал Мирковский.

Однако шофер был прав. До официального конца лета и начала учебного года оставалось еще несколько дней.

Мирковский снова повернулся ко мне и возобновил разговор.

— Так, значит — сын. Только, что же вы его Александром назвали. Теперь какая-то мода на это имя. В каждой квартире, что ни пискун мужского пола, то — Саша. Вы бы, что-нибудь пооригинальнее.

— Так я ж говорю, что мы ждали дочку, а когда родился сын оказались совершенно неподготовленными… У нас даже все детское приданое — розовое, как для девочки. Медсестра поздравляет меня с сыном, а я хотя и рад, но в какой-то степени растерялся. Так он у нас и был дня два совсем без имени. А решать нужно через записочки. Меня-то в палату не пускают. Я предложил Александра, Яна придумала уменьшительное «Алюшка». Так Алюшкой и остался. Яна пишет, что теперь он с каждым днем вообще становится все больше и больше похожим на настоящего «Алюшку».

— А из родителей-то, на кого похож?

— Трудно еще сказать. Ему ведь всего пять дней. Яна пишет, что подбородок мой. И то хорошо, пока.

Евгений Иванович улыбнулся.

— Все еще раз двадцать переменится. Будет и на вас походить и на жену и на всех тетей и дядей по очереди. А что касается бабушек, то на них, вообще, все внуки похожи. Я знаю, у меня детей вон сколько — лесенкой, от горшка до стола. Так, значит, решили брать их с собой за кордон — и жену и сынишку? Вы это окончательно? За кордон ездить не прогулка. Своей жизнью мы все привыкли рисковать. А жена, да еще такой малыш — ответственность большая…

— Я знаю. Но нам вместе будет спокойнее. И Яне и мне. Да и сыну лучше расти, когда и мать и отец рядом…

— Это, между прочим, еще вопрос, где ему лучше расти. Нелегко вам будет смотреть как мальчишка растет не зная даже, что он русский. Вот у нас один товарищ тоже поехал за кордон с семьей и с сынишкой. Мальчишке было с год. Пожили за границей лет восемь, — приехали обратно. Папа говорит: «Ну вот, сынок, теперь ты знаешь, что мы все русские и тебе тоже надо русский язык учить». А воскресенье подошло, отец собрался было на футбольный матч, а сын ему: «Папа, — ты куда? Разве мы в церковь сегодня не идем? Воскресенье, ведь!» — Дело не в одном языке. Дети — они, как губка.

— Ну, а Павел Анатольевич, что думает об этом?

— Да, я пока не знаю, что он думает. Передал ему ваше письмо из Берлина. Так мол и так. Пишет Николай, что согласен вернуться на нелегальную работу, но только в том случае, если ему разрешат поехать за кордон с семьей. Он черкнул короткую резолюцию: «Дать отпуск, потом поговорю с ним лично». Ну, вот, отпуск ваш кончился и я везу вас для личного разговора. Что же еще? Посмотрим… Не волнуйтесь раньше времени. Вот, если не разрешит, тогда и будете волноваться…

— А удобно ли, в больницу? Может Павел Анатольевич плохо себя чувствует? Доктора не будут возражать?

— Чего же неудобного, когда он сам позвонил и приказал вас привезти. А доктора за то и деньги получают, чтобы возражать…

Машина подъехала к высокой каменной ограде, свежевыкрашенной в желтый цвет, и задержалась перед воротами. Шофер погудел. Часовой вышел из калитки, проверил пропуска и открыл ворота. Мы въехали в длинный асфальтированный двор загородной больницы МГБ СССР. Где-то здесь, в этом большом недавно выстроенном здании, находился уже с неделю на положении больного мой начальник, генерал Судоплатов. Его давно мучали головные боли и когда правый глаз стал терять остроту зрения, доктора приказали больничный режим.

Я оказался прав. Доктора категорически воспротивились пустить нас к Судоплатову.

— Но он же нам звонил — попытался я воздействовать логикой.

— Мало ли что звонил, — упрямилась сестра. — Здесь он больной, и я приказы от своего начальства принимаю.

— Чего, вы?! — дернул меня за рукав Мирковский. — Разве ж так действуют? Дайте, я…

Он ласково обратился к медсестре.

— Девушка, а вы бы проверили у вашего начальства, как обстоит дело. Мы, конечно, не настаиваем, но прежде чем возвращаться хотелось бы иметь, так сказать, официальный отказ.

Сестра взялась за телефон. Мирковский остановил ее.

— Что вы, по телефону… По телефону он откажет, вроде отговорки. Сходили бы сами. Посетителей пока нет. А мы за вас подежурим.

Сестра засмеялась и махнула рукой.

— Ладно, уж раз вы так красиво просите…

Не успела она скрыться за углом, как Мирковский рванул меня за руку к вешалке с халатами.

— Быстро, Николай. Помогите натянуть. Хватайте, какой поближе.

Мы бросились в лифт.

— Судя по телефонному номеру, на шестом этаже — вымолвил запыхавшийся Евгений Иванович.

Когда мы постучали в дверь, нам ответил знакомый голос генерала: «Войдите». Мирковский взглянул на меня победно: «Что? Разведчики никогда не сдаются», и радуясь, как ребенок, шагнул в комнату.

Судоплатов сидел на краю кровати в пижаме и больничном халате. Увидя нас, он обрадовался.

— А-а, проходите, проходите! Прорвались все же? Ну, вас все равно быстро выгонят. Я лучше оденусь и спущусь к вам. Пройдемся и поговорим. Как дела у вас, Николай? Жена здорова? Я слышал у вас сын. Поздравляю. Как мамины дела? Отпуск хорошо провели? Ага, вот и мои тюремщики…