Андрей Шляхов - Доктор Данилов в морге, или Невероятные будни патологоанатома

— Вот и хорошо. Меньше слов — больше дел, — одобрила Елена и вышла.

Минутой позже хлопнула входная дверь.

Данилов в задумчивости доел яичницу. Он тоже хотел определенности, но вся загвоздка была в том, что под этим словом понимать и для чего разбираться.

Логичнее было бы предположить, что для продолжения отношений. Но не исключено, что разобраться надо было в том, как расстаться достойно, без скандалов.

Данилов почувствовал раздражение, грозящее вот-вот обернуться головной болью. Он быстро принял две таблетки обезболивающего и стал собираться — быстро, потому что время поджимало; но он не забыл прихватить с собой парочку детективов из уже прочитанных Еленой. Книги были заслуженными, потрепанными, а значит, качественными.

Во время поисков на глаза попались «Суждения и беседы» Конфуция. Повинуясь внезапно возникшему острому чувству любопытства, Данилов наугад раскрыл книгу и ткнул пальцем в одну из страниц.

«Если благородный муж утратит человеколюбие, — прочел Владимир. — То можно ли считать его благородным мужем? Благородный муж обладает человеколюбием даже во время еды. Он должен следовать человеколюбию, будучи крайне занятым. Он должен следовать человеколюбию, даже терпя неудачи» [4] Перевод Л. С. Переломова. .

— Человеколюбие — это здорово! — сказал Данилов, возвращая книгу на полку. — Что такое измена? Это тоже любие, только другого человека…

— Георгий Владимирович просит всех немедленно спуститься в большую секционную!

— Зачем? — недовольно вскинулся Ерофеев, разбиравший с ординаторами амилоидоз, но аспирант Завольский уже ушел. — Что за спешка?

— Наверное, хочет показать что-то интересное, — предположил Денис.

Между ним и Даниловым установились взаимно вежливые прохладные отношения. Владимир искренне радовался этому — он не желал других отношений с «этим придурком».

— Да ничего, насколько мне известно, не планировалось, — пожал плечами Ерофеев, хлопая по карманам в поисках ключа от кабинета.

Заинтригованные ординаторы бегом спустились по лестнице. Большая секционная сегодня казалась тесной — столько было в ней людей. У стола, на котором лежал разрезанный посередине мужской труп, стоял сам заведующий кафедрой, держа в руке историю болезни.

— Пропустите припозднившихся к столу, — тоном радушного хозяина, созвавшего друзей на пирушку, распорядился Мусинский. — Пусть полюбуются.

С первого взгляда Данилов не нашел в трупе ничего необычного. Тело как тело. Желтая кожа со старческими пигментными пятнами, разрезанная от шеи до лобка и завернутая в стороны; вскрытая грудная клетка с удаленной грудиной; легкие, сердце, печень… Что за чертовщина? Данилов зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Прочие ординаторы почти одновременно с ним тоже потрясли головами.

— Транспозиция! — провозгласил Мусинский. — Уникальный случай, как я понимаю, никем из присутствовавших ранее не виданный. Или приходилось кому?

Транспозиция внутренних органов — это зеркальное их расположение. Сердце в этом случае находится справа, печень — слева, и так далее. Транспозиция — это не патология, а вариант нормы, очень и очень редкий.

— А теперь прошу всех в конференц-зал для разбора этого случая, — после паузы сказал Мусинский. — Дадим Вере Олеговне возможность спокойно закончить секцию…

— Какой разбор, Георгий Владимирович? — удивился Ерофеев. — Вскрытие ведь еще не закончено…

— Неважно, — заведующий грозно, словно мечом, потряс в воздухе историей болезни. — Есть о чем поговорить.

До конференц-зала дошли не все — несколько самых занятых кафедральных сотрудников отстали по дороге.

— Случай и впрямь показательный, — начал Мусинский, разворачивая на столе перед собой историю болезни. — Мужчина восьмидесяти двух лет, в поликлинике не наблюдавшийся, поступил три дня назад с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения. Как у него расположены органы, вы все только что видели…

Пауза.

— Читаем историю. Осмотр в приемном отделении дежурным терапевтом, дежурным невропатологом, консультация дежурного реаниматолога… Показаний для нахождения в реанимации нет, состояние стабильное… И повсюду и везде в записях выслушаны сердечные тоны слева, пропальпирована справа печень, на палец выступающая из-под реберной дуги и вообще — все, как положено у нас с вами, но не у него!

— А что кардиограмма? — спросили из зала сразу несколько голосов.

«Действительно, — подумал Данилов. — Кардиограмма при подобном расположении сердца должна была получиться совсем не такой, как обычно».

— В приемном покое экэгэ снять не удалось, о чем в истории есть запись. Вот: «назначенное экэгэ не снято из-за поломки аппарата». Увидели нечто странное и решили, что сломался кардиограф.

— А в отделении? — спросила доцент Кислая.

— В неврологии лечащий врач назначил экэгэ, — ответил Мусинский, шаря пальцами в кармашке для вложений, приклеенном к предпоследней странице истории болезни. — Вместо расшифрованной кардиограммы здесь лежит записка от врача функциональной диагностики: «прошу назначить экэгэ повторно, так как сестра перепутала электроды».

Записка была продемонстрирована собравшимся.

— Пойдем дальше, — продолжил Мусинский. — В отделении дедушку подробно осмотрел палатный врач, затем был совместный осмотр с заведующим отделением, еще одна консультация реаниматолога, профессорский обход, и так далее до посмертного эпикриза. И никто, ни одна, простите мне это выражение, стерлядь не обратила внимание на зеркально расположенные органы нашего дедушки! Что они там выслушивали слева, что они пальпировали в правом подреберье — только им и известно. Я подозреваю, что ничего не выслушивали и не пальпировали. Ограничились только оценкой неврологического статуса, а все остальное написали «из головы». Как это часто у нас бывает…

— А помните женщину с резекцией верхней доли правого легкого в эндокринологии? — спросил Ерофеев. — Не знаю, насколько полно выдавала она свой анамнез, но уж послеоперационный рубец у нее был знатный! Как от чапаевской сабли!

— Эндокринологов кроме уровня глюкозы ничего не интересует, — съязвила ассистент Граблина.

— Давайте не будем обобщать, Надежда Алексеевна, — попросил Мусинский. — Особенно в негативном смысле. Вернемся лучше к нашему случаю. Вдумайтесь только — сколько человек смотрело больного! Легион! И никто ничего не заподозрил! Завтра не поленюсь явиться на больничную пятиминутку и скажу там пару-тройку нелицеприятных слов по этому поводу. Все свободны!

— Как так можно! — сокрушалась Алена Харченко, возвращаясь в кабинет Ерофеева. — Какой пофигизм!