Ева Хорнунг - Дог-бой

Хуже всего была первая ночь.

Когда в комнате стало совсем холодно, Ромочка забрался на кровать. Он сидел, не сводя взгляда с входной двери.

В доме слышался какой-то странный гул. С лестницы доносились ругань и крики — похоже, все соседи не спали, напились и сильно разозлились. И без конца перетаскивали мебель и тяжести — по коридорам, по лестницам. Внизу голоса стихали, прекращался грохот и скрип колес. Ромочка сразу догадался: все куда-то уходят. Топают по лестнице туда-сюда, выволакивают вещи и уходят совсем. И ни у кого голос не похож на дядин. Хотя все ругаются, то и дело слышатся глухие удары и скрежет, в его квартире ничего не меняется. Никто не хватается за дверь, никто не поворачивает ключ в замке. Не скрипят дверные петли. Никто не входит в квартиру, спотыкаясь и пошатываясь. Никто не сопит в темноте. Ромочка выдохнул воздух и увидел струйку пара. Вдыхая, он впускал в себя мрак, а потом выдыхал его.

Последнее время он очень злился на дядю, но сейчас злость ослабела. Уже вечер, поздно, а его нет… Ромочка покосился на дверь. Маму он не видел давно, больше недели, а дядя то и дело утаскивает куда-то их пожитки — то одно, то другое. Сначала пропали часы, потом мамин деревянный стеллаж — еще бабушкин, маминой мамы. Потом другие важные вещи — квадратный стол, за которым они раньше завтракали, два стула, телевизор, на котором дрожало изображение. И все-таки домой дядя всегда возвращался вовремя — кроме тех дней, когда платили пособие.

Во все углы заползла тьма. Окоченевший Ромочка кое-как слез с кровати и дернул электрический шнур — никакого толку. Он подбежал к электроплитке, стоявшей на полке рядом с вешалкой. Трогать плитку ему строго-настрого запрещалось, но он все же, встав на цыпочки, крутанул сразу обе растрескавшиеся ручки. Сердце от страха забилось часто-часто.

Ничего не щелкнуло, рядом с ручками не зажглись приветливые оранжевые огоньки. И металлические конфорки не загудели — хотя они высоко, Ромочке не видно. Тишина.

Шаркая ногами, он направился к стояку. Под ноги попала пустая бутылка. Ромочка пнул ее; бутылка звякнула и откатилась в сторону. Он потрогал стояк.

Холодный! Ромочка поспешно отдернул руку, как будто ошпарился.

Из крана не шла вода. Телефон молчал.

Ромочка сердито пробурчал:

— Вот уроды, сукины дети, так вас и растак!

Он снова забрался на кровать и укрылся остывшим одеялом. Снова выругал неизвестных уродов и сукиных детей, как будто «взрослые» слова способны были их вернуть, но голос срывался от страха. Ромочка сунул в рот большой палец — раньше это помогало даже не во сне пережить что угодно. Но он уже давно не сосал палец, и успокоиться не получилось.

Если не считать мертвого телефона, ничего подобного раньше не случалось.

Под одеялом он согрелся. Холодными оставались только нос и лоб, торчащие между одеялом и подушкой. Ромочка смотрел в одну точку. На улице шел дождь; шума он не слышал, только кусок стекла между занавесками исчертили тонкие полоски. Ромочка засыпал, и ему отчего-то казалось: в дом входит улица, а он должен сохранить тепло, хотя его осталось совсем немного. Проснувшись, он ничего не увидел в темноте и испугался: холодный воздух как будто давил на глаза. За окном немного посветлело; падал первый снег. Кружились и взметались вихрями крошечные снежинки, и тишина в комнате стала еще страшнее. Тишина окутывала Ромочку, как кокон: на постели тихо и пусто, в комнате тихо и пусто — и на лестнице, и вообще во всем доме. В тишине все стало другим. Он испугался буфета, который во мраке казался огромным. В неверном свете, идущем от окна, тускло поблескивала обивка двери. Ромочка так старался услышать хоть что-нибудь, что невольно зашевелил ушами, наморщил лоб. Ничего! Дом как будто вымер. В квартиру не проникал даже уличный шум. Только урчало в животе да глухо колотилось сердце.

К утру дядя так и не вернулся. Ромочка встал, мрачно, исподлобья огляделся по сторонам и напялил на себя все, что только можно. Обычно он так не кутался. Расхрабрившись, он решил пойти на разведку — посмотреть, что творится на лестнице, на других этажах. Ох, что будет, если его поймают! Ничего хорошего не жди. Его побьют и запрут в буфет.

В коридоре было холодно и тихо. Ромочка сунулся на коммунальную кухню и похолодел от ужаса. Все пропало: и плита, и раковина, и все холодильники. Осталась только сама кухня, пустая и грязная. Куда-то делись даже встроенные шкафчики, только трубы торчали из стены. Квадраты старых обоев, раньше загороженные плитой и напольными шкафами, заросли пылью и грязью.

Унитаз остался на месте, и Ромочка сходил в туалет. Правда, вода не спускалась. И туалетная бумага пропала. Он обшарил шкафчик за унитазом — пусто. Общая ванная выглядела почти как всегда, только воды не было. Правда, в ванной по-прежнему было душно и сыро из-за вечных протечек. Воняло плесенью.

Он совсем один!

Ромочка вернулся назад, в комнату. За то время, пока его не было, она не изменилась, и ему стало еще страшнее. Если сидеть дома, не сразу и сообразишь, что из дома все ушли — разве что очень холодно. Ему расхотелось все обследовать; он бродил туда-сюда, и внутри нарастал ужас. Ромочка подбежал к буфету, заполз в него и захлопнул дверцы — как будто его поймали за чем-то недозволенным, отшлепали и заперли в наказание. Как всегда в таких случаях, он захныкал. Даже уши вдруг ожгло — как будто его в самом деле выдрали, Ромочка горько зарыдал и принялся раскачиваться взад и вперед, пока не заснул.

Следующие два дня Ромочка питался тем, что нашел в буфете, а прибирать за собой не трудился. Сначала он съел полпачки печенья. Потом грыз капусту, сырую картошку, кукурузные хлопья, рис и макароны. У него разболелся живот, и он лег. Потом, когда полегчало, ему удалось вскрыть две консервные банки скумбрии. После скумбрии очередь дошла до пачки рафинада. Потом он попробовал есть сырой лук. Ромочка нашел еще две стеклянные банки — со сливовым вареньем и с солеными огурцами — но их открыть не получилось. Он хотел было разбить их, но потом передумал. Мама много раз ему твердила:

— Если проглотишь разбитое стекло, умрешь! Ромочка наведался во все запретные места. Ничего интересного, а тем более съедобного он там не нашел. Он вытащил всю одежду из картонных коробок и выгреб все из-под кровати. Красивые мамины платья оказались очень тонкими. Ромочка нечаянно порвал одно, когда стаскивал его с вешалки. Он поднес к носу платье с павлинами и вдохнул мамин запах. Потом осторожно отложил его в сторону и продолжал рыться в одежде. У мамы было коричневое короткое пальто с меховыми манжетами, поясом и воротником. Мама часто говорила: