Томас Гунциг - Что-то было в темноте, но никто не видел

— Как молоко? — спросил я и показал на первый чан.

— Тухлое, — проронил детина, грызя ноготь.

— А это? — Я показал на второй чан.

— Тоже тухлое, но в первом хуже.

— А в третьем?

— Эту дрянь мы бесплатно голытьбе с нулевого уровня раздаем. Тухлее не бывает, — поморщился он и сильно куснул ноготь.

Я попросил его налить две бутылки этой жидкости, и впрямь странной на вид и на цвет.

И потопал к кассе с двумя пакетами, в одном — гнилое мясо, в другом — прокисшее молоко.

Хорсболл была самой отвязной девкой во всем Евралилле. Кто-то даже пустил слушок, что ее-де застукали, когда она поджаривала на сковороде собственную дочь и ела кусочки подружки, которую та привела домой.

Может, правду говорили, а может, и нет. Сама она, когда ее спрашивали, говорила, мол, стопудово правда, маленькие девочки вкусные, все равно как картошка с маслом, она готова их килограммами есть, когда здоровье позволяет.

Да, Хорсболл была отвязная, но мы с ней корешились и нам было что вспомнить.

Так что, когда я увидел ее за кассой в «Виадуке», — обрадовался. Как полагается, сунул ей под нос мясо и молоко.

Она посмотрела на мои покупки, потом на меня, да так, будто это я отвязный. Я засмеялся и объяснил, мол, это не для меня, а для Миникайф, она неделю путалась с жирным музыкантом, пидором и рукоблудом.

Хорсболл вроде бы сообразила, что у меня на уме, и упаковала мою снедь в пластиковый пакет.

На прощание ей вздумалось со мной поцеловаться. Меня аж в дрожь бросило. Я так и слышал из глубины ее рта крики маленьких девочек.

Дома Миникайф все еще лежала в постели в чем мать родила.

— Есть хочу, есть хочу, — зачирикала она голосом проголодавшейся птички.

Я налил большой стакан тухлого молока и достал сковородку, чтобы пожарить мясо.

— Пахнет как-то странно, — сказала Миникайф.

Я ответил, мол, ничего странного, канализацию сегодня с утра ремонтировали. Миникайф мое вранье про канализацию проглотила. А потом проглотила кусок мяса и запила молоком.

Я сидел на краю кровати и смотрел на нее. Стоило закрыть глаза, как меня снова одолевал кошмар: я видел елозящий зад типа со второго уровня. Он вырастал до гигантских размеров.

Много времени не понадобилось: вскоре Миникайф пожаловалась на резь в животе и сильную тошноту. Она засунула два пальца в рот, но это не помогло: резь и тошнота не отпускали, ее крутило всю, от красивых ножек до красивой головки.

Вся серая, в холодном поту, она мычала, хрипела — «гггхххх», «мммффффф», — извивалась и корчилась.

— Надо поесть фруктов, — посоветовал я.

— Гггххххх, — ответила она.

И тогда я вышел и снова отправился в «Виадук».

Старую больную собаку полагается прикончить — теперь я мог добить Миникайф.

В «Виадуке» на меня с порога налетела Хорсболл с каким-то странным выражением лица.

— Тебя хочет видеть шеф, — сказала она.

Такого я не ожидал и, надо сказать, струхнул немного. Хотел было спросить зачем, но Хорсболл уже и след простыл.

Нетвердым шагом я вошел в кабинет шефа. Во рту будто лошади ночевали, и некуда было деваться от этого вкуса.

У шефа была мерзкая рожа, и смотрелся он настоящим укротителем двуногого зверья.

Справа и слева от него давили сачка две девчонки в крошечных шортиках. А сам он играл с чернильницей, сажая черные кляксы прямо на стол.

— Ты, стало быть, решил замочить свою подружку? — спросил он.

— Эээ… да, — ответил я.

Лицо у него стало как у недовольного кюре на исповеди. Одна из девчонок в шортиках икнула.

— Здесь никто никого не мочит без моего разрешения. Понятно? — сказал шеф с лицом совсем уж недовольного кюре.

— Понятно, — выдавил я из себя.

— Мне сказали, она у тебя красивая.

— Верно, — кивнул я. — Очень красивая.

— Тогда вот что: скажи-ка ей, чтоб зашла ко мне сегодня.

— Хорошо, — опять кивнул я. — Она будет рада.

Когда я вернулся к себе, Миникайф чистила зубы.

— Меня вырвало двенадцать раз, но теперь мне лучше, — сообщила она, увидев меня.

Когда я сказал, что ее хочет видеть шеф, она, похоже, и вправду обрадовалась. Приняла ванну, вымыла свои чудесные волосы, и они стали похожи на густой сибирский лес. Надела юбочку, коротенькую, насквозь воздушную, и тонкий темный свитерок, который к ней так и льнул. А потом попросила меня проводить ее в «Виадук».

Когда мы пришли, она сказала, мол, иди, я вернусь позже. Поцеловала меня в щеку — остался овальный след, — и вошла в кабинет шефа.

А я потопал в свой спальный закут. Снова играла музычка мудилы со второго уровня.

Я подумал: интересно, Миникайф там, где она сейчас, ее слышит? Сел на пол, заткнул уши и закрыл глаза.

На черном фоне век, как на фото, я увидел шефа.

В руках он держал Миникайф.

И у него были пальцы водопроводчика.

Представителя пакистанской делегации срочно вызывали в зал заседаний.

Он быстро принял душ и перекусил остатками еды из холодильника в своем гостиничном номере. Он молил Бога о благоприятном исходе предстоящих переговоров.

Чтобы произвести хорошее впечатление, он выбрал серый итальянский костюм — в нем он выглядел именно так, как надо, — а к костюму подобрал шелковый галстук, который ему подарила мама в честь его назначения.

В машине, по дороге к административным корпусам, он еще раз пробежал глазами подборку документов, сделанную его помощником: солдаты международных вооруженных сил, среди которых есть и пакистанцы, были захвачены в заложники группой борцов за Великую Любовь и размещены на стратегических объектах, давно включенных в план бомбардировок, составленный Верховным командованием.

Методы этих борцов за Великую Любовь до глубины души возмущали представителя пакистанской делегации, и он поклялся себе ни за что не уступать требованиям шантажистов.

Войдя в зал заседаний, он был предельно собран.

Напротив него уже сидел представитель Голландии со своей помощницей. Представитель Пакистана поприветствовал их кивком и улыбнулся голландской помощнице. Та улыбнулась ему в ответ и поправила свои густые светлые локоны, которые, казалось, исполнили только ему одному предназначенный танец.

Представитель пакистанской делегации чувствовал в себе силы победить всех и вся. Он подмигнул голландской помощнице и лучезарно ей улыбнулся.

С самого утра мы втроем огребали по морде.

Сначала нам досталось по морде, когда мы попали в руки к этим борцам за Великую Любовь. Хренакс… Потом еще, когда мы ехали в грузовике — этот придурок англичанин довыпендривался. Хренакс-хренакс… Нос ему разбили всмятку.

Потом, когда мы приехали, нам надавали по морде солдаты охраны — ну да, они целыми днями со скуки дохнут, а тут такое развлечение. Бац…