Ирина Левитес - Отпусти народ мой...

— Так ее звали дома. А полное имя — Рахиль.

— Рахиль… — задумчиво повторила Нина. — Как красиво!

— Красиво. Библейское имя.

— И я на нее похожа?

— Да. Одно лицо, — нежно сказала бабушка. — Я ее очень любила.

— И что же получается? — вдруг осенило Нину. — Если бы мама не встретила папу, я бы никогда не родилась?

Они не могли не встретиться, потому что выросли в одном дворе. Семья Оли жила в бельэтаже кирпичного дома, а Димкина — во флигеле, прилепившемся к стене соседнего, углового. Флигель стоял на том самом месте, где через много лет скучала в беседке Нина. В детстве Оля и Димка были хорошо знакомы, но подружиться не успели в силу того, что их пути почти не пересекались, и каждый воспитывался под чутким руководством своих близких.

Оля запомнила довоенного Димку — толстого и важного увальня, ежедневно совершавшего моцион с бабушкой или тетей. Одного его гулять не отпускали, опасаясь влияния улицы. Каждый год в конце мая увозили в Пущу-Водицу, на дачу, где бабушка и дедушка отпаивали ребенка козьим молоком и воспитывали хорошие манеры. В августе эстафету принимали его родители — Григорий и Рахиль. Они надевали белоснежные одежды: отец — чесучовый костюм и панаму, а мать — полотняное платье и маленькую шляпку, тесно надвинутую на лоб, и отбывали на юг, к Черному морю, прихватив с собой огромные чемоданы и Димку. К осени возвращались, и вечерами из флигеля звучала музыка Шопена, Листа, Бетховена. Рахиль была прекрасной пианисткой, но из-за болезни сердца не могла давать концерты или преподавать.

А Олечку в это время воспитывали дома. На одного ребенка приходилось шесть взрослых: дед Иешуа, бабушка Сося-Хая, мама Елизавета, папа Борис и две тетки — Ревекка и Берта. Результатом интенсивной опеки стало то, что Оля напрочь отказывалась от еды и, будучи натурой независимой и свободолюбивой, при каждом удобном случае убегала со двора на улицу. Взрослые, вообразив, что ребенок умирает от голода, приглашали на консультации лучших педиатров, но те только руками разводили, не находя никакой патологии у подвижной и худенькой Оли. Лишь один врач, убеленный сединами, умудренный опытом и утомленный родительскими волнениями, предложил оставить девочку в покое и не кормить, пока сама не попросит. Но к таким жестоким мерам домочадцы готовы не были. Прежде всех не выдерживал дед Иешуа: он бегал за внучкой по всему Боричеву Току с блюдцем, на котором лежали то куриное крылышко, то паштет из печени.

Традиции в Олиной семье были прочными, устоявшимися и выверенными на протяжении десятилетий. Дед Иешуа до революции работал ювелирных дел мастером на фабрике Маршака. Неподкупная честность и мудрость сделали его негласным третейским судьей в среде евреев, населявших многочисленные улицы и переулки Подола. Этот район Киева, полого спускавшийся к Днепру, был единственным местом, где можно было жить по законам черты оседлости. Наверх, в аристократический Печерск, их не пускали. Но поселиться в бедном районе уже само по себе было большой удачей: в основном евреи жили в небольших местечках. Тем смельчакам, которые, не имея вида на жительство, пытались обосноваться в городе и вырваться из местечковой нищеты, грозили полицейские облавы и насильственное выдворение. Их детей весьма неохотно принимали в гимназии, а уж мечтать о поступлении в университет могли лишь самые талантливые одиночки. Даже преодолев процентную норму ценой невероятных усилий, они не могли на равных влиться в дружную студенческую семью. Единицам удавалось стать врачом или инженером. Остальные работали мастеровыми: портными, часовщиками, сапожниками, белошвейками.

Дед Иешуа был искусным ювелиром, мог платить за большую квартиру в хорошем доме. Дом вела властной рукой Сося-Хая, что при ее хрупком сложении и маленьком росте было удивительно. Тем более что Иешуа не позволял ей делать черную работу и очень сердился, когда от ее рук пахло кухней. Она встречала мужа по вечерам, затянутая в корсет, с тщательно уложенными волосами. Один Бог ведает, как ей это удавалось, ведь в прислугах у нее была не слишком расторопная девушка, недавно приехавшая из села.

Но как бы то ни было, тщательно натертый паркет сиял, над окнами, вымытыми до прозрачности, вздымались кисейными облаками занавески, столовое серебро блестело, пламя свечей, зажженных в старинных подсвечниках, отражалось в гранях хрустальных бокалов, салатниц и графинов, а белоснежные салфетки, продетые в серебряные кольца с монограммами, топорщились от крахмала. И если вышеприведенный пассаж вызвал у читателя иллюзию о помпезной роскоши, то нужно заметить, что доходы у семьи были, конечно, но весьма умеренные.

Секрет заключался в том, что Сося-Хая обладала способностью экономить и распределять каждую копейку. Из одной курицы она могла приготовить восемь вкуснейших, ароматнейших, восхитительнейших блюд: крылышки шли на бульон с кнейдлах; грудка — на нежные паровые котлетки; ножки — на отбивные с косточкой, зажаренные в сухарях на сливочном масле; спинка, голова, шея и лапки — на холодец с корнем петрушки и морковью; внутренний жир — на шкварки с луком для гречневой каши; печенка — на нежный паштет со сливочным маслом и яичным желтком; желудок — на жаркое с картошкой; и, наконец, из шкурки Сося готовила шейку, начиненную пассерованной мукой и тушенную в чугунке до тех пор, пока у всех соседей не начинались голодные спазмы. И точно так же, как мужчины привычно обращались к Иешуа, чтобы он помог разрешить неразрешимый спор, так женщины приходили к Сосе-Хае — выспросить рецепт ее непревзойденных струделей, цимеса, форшмака или фаршированной рыбы.

У Соси-Хаи был талант к ведению дома, в наш суетливый и бестолковый век почти утраченный. Его Величество Быт был центром и основой мироздания. Сося не могла просто пойти в лавку и купить столовое, постельное и прочее белье. Нет, она придумала пригласить в дом монашек, которые жили в угловой комнате всю зиму и шили из камчатного полотна скатерти и салфетки, изо льна и бязи — простыни, наволочки, пододеяльники, наперники, подзоры, покрывала, а из тончайшего мадаполама — рубашки, панталоны и нижние юбки. И все эти изделия были украшены вышивкой гладью, вышивкой крестом, кружевами, прошвами, ришелье, фриволите… Даже тоненькие лямочки на сорочках были вышиты, пробиты дырочками и филигранно вырезаны по краю.

Сося сидела вместе с монашками у гудящей жарким пламенем печи, слушала их сдержанные неторопливые рассказы о монастырской жизни и училась рукоделию, подрубая края салфеток. Изредка монашки, оторвавшись от кропотливой работы, бросали взгляд за окно, где над заснеженным холмом парила Андреевская церковь. Ее идеально выверенный силуэт, спроектированный гениальным Растрелли, заставлял забывать о несовершенстве этого мира, придуманного людьми и разделявшего их на разные религии, языки и национальности. Православный крест, возносившийся над золотыми куполами, равно осенял русских и украинцев, греков и евреев, поляков и армян, призывая их жить в мире и согласии.