Леонид Зорин - Трезвенник

В день концерта я позвонил Сирануш и предложил ей вечером встретиться. Увы, она была занята. Ей предстояла гастроль во Владимире, куда она сейчас отъезжает. Вернется она через два денька и сразу же свяжется со мною — давно, давно пора повидаться! Я пожелал ей новых оваций.

Вечером я не спеша отправился на улицу Герцена. Уже на углу Собиновского переулка, где я не сразу припарковался, меня окружили несчастные люди, не получившие доступа в храм. За вечер в зале любая юница меня одарила бы своей нежностью, любая трепещущая старушка готова была заменить мне мать.

Когда, окруженный толпой меломанов, я медленно поднялся по лестнице, я сразу же углядел Сирануш в кольце ее преданных почитательниц и недобритых кудлатых юношей. Она стояла в углу фойе в том месте, где оно переходит в тот коридор, который ведет и в зал, и в комнаты музыкантов. Она улыбалась, сияла, раскланивалась, царица сегодняшнего бала. Глаза ее празднично сверкали, и празднично румянились щечки, из узкой горсти, как язык огня, тянулся букет багровых роз.

Я принял меры предосторожности. Встреча с ней, как легко догадаться, никак не входила в мои намерения. К тому же властно позвал звонок, и все поспешили занять места.

В сопровождении пианиста герой вечера взошел на эстраду. Высокий сутуловатый малый с эффектной седоволосой гривой, с худым лицом — на нем выделялся нос грифа.

— Здравствуй, родственничек, — бормотнул я угрюмо.

Отделение принадлежало Бетховену. Сначала маэстро нас угостил четвертой сонатой (в изящном вкладыше, присовокупленном к программе, я прочитал, что музыканты ее называют малой Крейцеровой), и надо сознаться, что он поверг всех нас в тревожное состояние, после чего по закону контраста он взялся за пятую сонату (в том же вкладыше я узнал про нее, что она еще носит имя Весенней).

Он, безусловно, знал свое дело, фанатики чуть не сломали стулья. А девы и дамы бросали букеты, освобождая их от обертки — мне объяснила моя соседка, что гений имеет свои особенности и не выносит целлофана. В финале этого цветопада к эстраде приблизилась Сирануш и царственно отдала свои розы. Маэстро поцеловал ей руку, после чего аплодисменты приобрели штормовую мощь.

В антракте я зашагал в гардероб. Покойный Брамс — во втором отделении меня ожидали его сонаты — авось, извинит мне этот побег. Но я уяснил и даже увидел все, что мне нужно было узнать. Не было никакого желания изображать из себя персонажа поднадоевшего анекдота «опять проклятая неизвестность». И уж совсем меня не тянуло присутствовать при новом триумфе.

Я понимал, что у Сирануш и у достойного виртуоза была истерическая история долгих запутанных отношений. Трезво оценивал то обстоятельство, что музыка была главной сводней. Недаром Пушкин нас всех уверял, что и сама любовь — это музыка или, как он сказал, — мелодия — суть мысли от этого не меняется. Но, все понимая, я был разозлен. Женщины так со мной не поступали. Три дня спустя я ей позвонил и голосом, полным елея и меда, сказал, что наша встреча откладывается — мне нужно отправиться в дальний путь в связи с одним сверхкляузным делом. Я сделал усилие над собой, чтоб не назвать город Владимир.

Она изобразила досаду — изобразила не слишком старательно. Затем она выразила надежду, что мы, в конце концов, повидаемся, и нежно пожелала успеха. Я — тоже нежно — поблагодарил. Мы попрощались. Ну, вот и все. Мой музыкальный момент пронесся. И — с Богом. Довольно. Стыдно мне пред гордою скрипачкой унижаться.

Я быстренько забил себе голову. Тем более, это было несложно. Бывает стечение обстоятельств, когда процессы и арбитражи буквально наскакивают друг на друга. Только в предновогодние дни я разобрался со всей круговертью.

Тридцать первого декабря мой телефон трудился без пауз. Отец прорвался ко мне не сразу. Зато он признался, что две мечты его окрыляют в рубежный день. Первая — что страна совершит шаг в направлении прогресса, вторая — что я создам семью. Славный пример Павла Антоновича должен меня наконец вдохновить.

Они ждут меня вечером — Розалия Карловна пригласила одну свою подругу, которая, как она полагает, заставит меня пересмотреть некоторые мои установки. Повесив трубку, я тихо выматерился.

Следующим был Мельхиоров. Он сказал, что звонит мне днем, а не вечером, с тем, чтобы я успел подготовиться к пришествию будущих испытаний. Эти слова не означают, что он запугивает меня. Наоборот, по его разумению, в новом году нас ждут перемены.

Я сказал, что недавно нечто похожее слышал от энтузиаста-отца. Слышать подобное от него, несокрушимого мизантропа, в высшей степени приятный сюрприз.

Мельхиоров буркнул, что я тороплюсь. Дело не в том, что он изменился. Год, приближающий к крематорию, не прибавляет ему оптимизма. Но все же есть объективные данности. И аналитик, вроде него, умеющий считать варианты, не вправе отмахиваться от них. Позиция на доске изменилась.

— Пойми, сикамбр, — сказал Мельхиоров, — историческая ставка на тупость, которую сделала эта Система и которая сделала эту Систему, явно исчерпывает себя. Кто был ничем, тот стал никем. По всем моим замерам достигнута критическая масса бездарности — теперь ожидает нас либо взрыв, либо переходный период. Коротко говоря, мой мальчик, мы входим в год, в котором возможно некое странное шевеление.

Усевшись поглубже в отцовском кресле, я элегически шарил взглядом по темному слюдяному стеклу. Всего-то четыре часа пополудни, как выразился бы Павел Антонович, а улицы могучей столицы уже погрузились в тревожные сумерки, и кто разберет в их неверном свете, что ждет нас — радость или беда? В восемьдесят пятом году мне стукнет сорок — серьезный возраст. Именно после него и выходишь на этот новый виток спирали, когда начинаешь чаще оглядываться. Я словно физически ощутил, что молодость моя на исходе, и, может быть, в первый раз не испытывал большой благодарности к собственной трезвости. В эту минуту раздался звонок.

Я недовольно спросил, кто на проводе. Флажолетовый голос флейты пропел:

— Почему ж ты меня не поздравляешь?

— Прости, в душе сумбур вместо музыки. Привет, мой пупырышек. С Новым годом.

— Наконец-то. И я тебя поздравляю. Что ты делаешь?

— Подбиваю бабки.

— И каков же итог?

— Стал старше на год.

— Не ты один.

— Справедливо замечено. По крайней мере, есть чем утешиться. А что заметного у тебя? Кончился наконец твой процесс?

Сирануш помедлила и сказала:

— Не спрашивай. Нет у меня охоты вновь окунаться во всю эту грязь.

Ах, вот оно что! Мне стало понятно — с гривастым гением вновь все расклеилось.

— Так что же — никаких новостей?

— Есть новость. Она и тебя касается, — загадочно произнесла Сирануш.