Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи

Остались ли звезды в твоих волосах тем далеким полуднем? Когда я выскочил на подъездную аллею в надежде догнать тебя? Когда кричал вслед фыркавшему автомобилю, уезжавшему прочь, слишком далекому, чтобы догнать, слишком целеустремленно несшемуся по мостовой? К своему удивлению, я всхлипнул, тихо и безнадежно, а затем бессильно прислонился к колонне, глядя, как блестящая зеленая машина уезжает в Пасадену, наполняя пылью кружевную тень кипарисов. Элис вновь ускользнула от меня. Сердце опустело, словно костяной череп. Я посмотрел на светло-голубое небо с пушистыми облаками, этими перелетными птицами, этой стаей саранчи, затем оглянулся на отель и увидел тебя. О, Элис. Все это время ты стояла позади меня, сокрытая клубами пыли. Ты улыбалась, помада выглядела прекрасно даже в темноте раннего утра. Ты ждала. Не кофе, не багаж, не маму. Ты ждала меня.

— Наконец-то я свободна, — сказала ты.

Так просто, будто и не любила меня. И рассмеялась своим привычным смехом, моя шутница.

Остались ли звезды в твоих волосах?

Меня зовут ужинать уже на два голоса: мягкая Элис и неугомонный, нетерпеливый Сэмми. Макаронный пирог, сладкое воспоминание для престарелого юноши. У меня всего минута, чтобы написать: Элис стояла в арке на фоне ив, улыбаясь и теребя в руках очки. Просто ждала, окруженная пылью. Я был потрясен этим прекрасным бесценным лицом, лицом единственного человека, не желавшего мне смерти. Она отправила мать в безопасное место. И осталась со мной. В тот самый миг солдаты взрывали ее дом, и ее скромное состояние взлетало на воздух. Элис ничего не знала и улыбалась мне, протягивая руку. Все ее друзья покинули город и больше никогда не возвращались, ее мать уже заразилась болезнью, которой суждено было приковать несчастную женщину к постели на долгие годы. Элис ничего этого не знала. Она подмигнула, притянула меня к себе и зашептала на ухо нежную чушь.

Читатель, она вышла за меня замуж. Ну разумеется, вышла. Я был единственным, кто у нее остался.

Мы поженились в мае 1908 года, и я познал все стадии блаженства. Только представьте меня в тот прекрасный день через два года после землетрясения: черный длиннополый сюртук, расширявшийся к коленям, цилиндр, карманные часы (убранные), отсчитывавшие минуты до момента, когда я получу мою Элис, тихая улыбка на лице, щеки, пылавшие от смертельного холода и, полагаю, от волнующей радости почти удавшегося похищения. Наверху — солнце, плывшее в тумане, словно светящаяся глубоководная рыба. Вокруг — руины мэрии, до сих пор неразобранные, уцелевшая винтовая лестница напоминала черный гребень дракона. Моя невеста шепталась со свидетельницей — вдовой Леви, одетой в розовый костюм с перьями, — а я нервно комкал носовой платок. Только представьте мое счастливое сердце, приколотое к лацкану: кроваво-красная бутоньерка.

И представьте себе мой город, еще увешанный праздничными флажками — всего месяц назад отмечалась вторая годовщина так называемого уничтожения. Юный суетливый город, мы торопливо отстроили его заново, совсем как раньше, и допустили те же поспешные яркие ошибки, какие допускают все молодые люди в попытке доказать свою состоятельность. Вокруг стояли вовсе не каменные здания. За исключением лестницы Сити-холла, окружающий мир выглядел почти как прежде, только в новой цветовой гамме, с современным электричеством и гаражами для автомобилей. Мы уже не были старым Сан-Франциско с золотистым газовым светом и бархатными оттенками стен. Мы жаждали — как и все молодые люди — быть современными.

— Я так рада, что встретила тебя, Эсгар… — шептала невеста. Конец фразы я не расслышал из-за гудевшей в голове крови.

Наверное, Элис действительно была по-своему счастлива, что нашла своего Эсгара. Уверен, ее мама, улыбавшаяся позади нас, считала меня надежным и добрым, по-скандинавски мрачно-красивым, прочной опорой во всех их бедах. Однако самым главным для миссис Леви был мой годовой доход. Это был не праздный интерес. Понимаете, судьба послала мне последнюю необходимую карту для флэша — землетрясение лишило вдов их капитала.

Только шесть страховых компаний пошли на полные выплаты. Свой дом Леви застраховали в частной немецкой компании, которая, узнав о катастрофе, свернула в Америке все дела и не заплатила никому ни цента. Так произошло со многими. Одна немецкая фирма даже развесила в Нью-Йорке объявления, где гордо заявляла, что оплатила потери клиентов, хотя на самом деле несчастным жителям Сан-Франциско пришлось смириться с двадцатью пятью процентами от общей суммы, несмотря на то что им причиталась полная компенсация ущерба. Вряд ли Элис грустила о доме (тот был куплен для матери) или о землях, которые была вынуждена продать, — женщины по-другому смотрят на жизнь. И обычно они не чувствуют себя столь независимыми, как моя Элис до землетрясения. Только подумайте: обеспеченная вдова, работавшая только для развлечения. Как тяжело ей было осознать, что отныне придется зависеть от мужчины. Поэтому, как любой бедной красивой женщине, ей пришлось выйти замуж.

Однако самая восхитительная мысль, которая согревала меня холодными ночами, такова: из целого мира Элис выбрала меня.

— Начинаем, — провозгласил священник, подходя к нам. Его одежды, рукавами напоминавшие облачение японских императоров, развевались, пока он похлопывал себя по карманам в поиске очков. К моему ужасу, он посмотрел на вдову Леви. — Вы — невеста?

— Нет! — рявкнул я, возможно, слишком громко.

Свидетельница и ее дочь расхохотались.

— Господи, ну, конечно же, нет. Нет, я — мать невесты.

— А невеста — я, — абсолютно серьезно произнесла Элис, беря меня под руку.

— Ясно. Пожалуйста, встаньте передо мной. Дорогие возлюбленные…

В глубине души я радовался, что Элис захотела простую свадьбу, без гостей. В конечном итоге вообще никто не пришел. Ее родственники жили в далеком Сиэтле (надо сказать, Элис от них тошнило), а я притворился сиротой. Она заинтересовалась моей биографией, и я сочинил историю о папе-торговце, который бросил нас, и матери — оперной певице, пропавшей во время возвращения с гастролей на Востоке.

Что, кроме смерти, могло помешать матери приехать на свадьбу сына? Немыслимо: невеста для горбуна. Да если бы мама могла, она бы забросила свою жизнь и с головой погрузилась бы в вышивание носовых платков, одежды, простыней для нашей постели, приехала бы давать Элис советы по платьям и шляпкам (и уж точно не допустила бы этого бутылочно-зеленого оттенка), начались бы всевозможные сложности совместной жизни, так хорошо известные моей дорогой вдове. Однако мама не приехала. Я просто ничего ей не сказал.

По-настоящему жестокие поступки совершаются медленно. Сначала держать от себя подальше маму с Миной было довольно просто, как-никак жили они в Окленде. Подав в суд на страховую компанию, не оплатившую сгинувшее при пожаре серебро, мама решила больше не возвращаться в Сан-Франциско. Ей понравился новый дом на холмах, а страховка за сгоревший Саут-Парк позволяла не беспокоиться о финансах. Конечно, дело было не в этом. Она любила старый Сан-Франциско. Там она родилась и видела золотоискателей, спускавшихся с гор, итальянцев, которые на Норт-бич выдавливали виноград в свое «кьянти», горничных, с пением выбивавших ковры; мама видела расцвет города и падение. Так можно ли ее винить за то, что, увидев смерть старика, она не захотела смотреть на молодчика, занявшего его место?