Михкель Мутть - Международный человек

Все рассмеялись.

На углу они снова взяли такси. “Тебе пора”, — сказал шеф Екабсу, когда они проехали километр. Тот кивнул и вышел из машины. Дальше они поехали втроем, пока не подрулили к зданию с серо-голубыми колоннами в стиле неоклассицизма, украшенному башнями, напоминающими средневековую крепость.

В приемной секретарь им сказал, что член Представительной палаты, бывший помощник президента по вопросам государственной безопасности мистер Влык-Новак уже ждет их.

Мистер Влык-Новак, казалось, был к ним весьма благосклонен. Этому могло способствовать то обстоятельство, что его родители были чехами, которые бежали из Чехии в сорок восьмом году после убийства Томаша Мазарика. Мистер Влык-Новак выслушал традиционные аргументы шефа с большим вниманием и озабоченно кивнул.

“Я сделаю все, что смогу, — в растроганных чувствах пожал он им руки. — Мы не отдадим вас русским”.

“Жаль, — произнес шеф, когда они снова сидели в такси. — Влык-Новак, по всей вероятности, смог бы убедить члена номер три комитета безопасности, за которым стоят могущественные компании по производству хлора. К сожалению, репутация Влыка-Новака уже не та, что несколько месяцев назад. На него легла тень сотрудничества с Роджерсом, из которого в прессе сделали козла отпущения в связи с коррупционным скандалом в Гиннес и Ко”.

Фабиан не слышал об этом ровным счетом ничего и счел за лучшее промолчать.

“Куда едем?” — спросил негр-таксист.

“На Триумфальную площадь, — произнес шеф. — Это является нашей целью вот уже пять лет. Кстати, — продолжил он по инерции, — вы знаете, где находится Эстония?”

“Конечно, знаю, — оветил негр. — Это там, где раньше жил Арво Пярт”.

“Откуда вы знаете Пярта?” — даже Рудольфо не смог скрыть удивления.

“Я изучаю в университете музыковедение, — сказал таксист. — Иногда играю в оркестре, замещаю, когда надо. Я знаю произведения Пярта. Композитор что надо”.

В клубе возле Триумфальной площади они встретились с самим гномом Момсеном, который оказался большим крепким мужчиной лет пятидесяти. Глаза немного навыкате с тяжелыми веками и властная линия рта давали понять, что ему не нравится, когда возражают. Поэтому даже Рудольфо помалкивал, когда Момсен развивал свои идеи, связанные с Эстонией.

“Вы должны отказаться от восточного рынка. Иностранному капиталу нужны гарантии. Вы можете получать доход от туризма, — поучал он, откинувшись в кресле с закрытыми глазами. — Вы должны организовать свободные выборы. В прессе не должно быть цензуры. Вам нужна своя валюта”.

Они сидели тихо, как мыши, и слушали, как школяры. Шеф распорядился, чтобы Андерсон записал весь разговор, и украдкой дал Фабиану знак, чтобы тот изобразил на лице еще большую преданность.

Момсен говорил долго. Под конец он добавил несколько советов относительно животноводства, порекомендовав отказаться от разведения коз в Эстонии.

“Это животные для бедных, — произнес он. — Например, в районе Нью-Мехико местные жители используют одно и то же слово для козы и овцы”.

“Тоже мне восточный мудрец, — сказал Рудольфо, когда они спускались в лифте. — Из-за его болтовни у нас осталось совсем мало времени”.

Когда они сели в очередное такси, Рудольфо попросил разрешения позвонить. На другом конце был некто Флэннери, который недавно встречался с руководителем канцелярии иностранных дел.

“Он одобряет нас?” — поинтересовался Рудольфо.

“Он сделал это на дипломатическом языке, — ответил Флэннери и спросил: — Как обстоят дела с Ельциным?”

“Он недавно попал в аварию”.

“У меня такое чувство, что ГБ намерена разыграть балтийскую карту”.

“Это льет воду на нашу мельницу”.

“Только бы ему хватило смелости”.

“Bene, до послезавтра”, — и шеф выключил телефон.

“Как насчет одной „Марии“?” — протянул шеф водителю коробку с сигарами.

Эта карусель продолжалась три дня. Фабиан невольно удивлялся шефу. Ведь Рудольфо уже немолод. К вечеру он сильно уставал, глаза проваливались, лицо становилось еще более костлявым, а взгляд — пустым. Он говорил рассеянно, иногда его даже трудно было понять, порой Фабиану казалось, что во время его речи пластинку заедало на одном месте.

На третий вечер шеф был таким усталым, что только и мог насвистывать “Марсельезу”.

И его танцы, в которых он кружился у себя в номере, напоминали движения замученных участников танцевального марафона или лошадей, которые всю жизнь ходили по кругу, вращая жернова мельницы.

Но стоило ему оказаться в лучах прожекторов, перед камерой или на трибуне, как в нем пробуждался азарт сражения, его мысль фокусировалась, он становился остроумным, речь текла гладко, без повторов. Но что самое главное — его танцы снова делались функциональными и выражали невыразимое.

Ему сопутствовал успех. Их ближайшая цель — попасть на прием к президенту — с каждым часом становилась все реальнее.

Прием

Наконец свершилось! Президент согласился их принять. Эстонцы были приглашены в его резиденцию к двенадцати часам. Президент, соответственно регламенту, мог отвести им максимально двадцать минут, в течение которых эстонской делегации должна была представиться возможность выступить с ходатайством о регистрации и рассказать о своих проблемах, начиная с освободительной борьбы прошлых времен и заканчивая желанием присоединиться к НАТО.

Задуманного в качестве подарка Калевипоэга с мечом охранная служба затребовала еще накануне: исследовали с помощью рентгеновских лучей. Вдруг там запрятана бомба? Или какой-нибудь скрытый механизм, который оживит богатыря, и он начнет махать своим мечом и умерщвлять советников президента?

Они отправились вчетвером. Екабс из Квебека должен был переводить. Фабиану поручили зафиксировать эту встречу исторического значения.

В приемной Рудольфо как руководителю делегации подарили американский футбольный мяч с автографом президента.

“Его дарят всем руководителям делегаций”, — объяснил офицер протокола приветливо.

Заодно он извинился, что им придется немного подождать, поскольку предыдущая делегация еще не вышла.

“Что за делегация?” — поинтересовался Андерсон.

“Это делегация Союза Независимых Государств, — вежливо ответил офицер протокола. — Минут через пять пойдете вы”.

“Ну да, они ведь должны в промежутке комнату проветрить, — кивнул Рудольфо понимающе. — И опорожнить плевательницы”, — добавил он по-эстонски.

Наконец их провели в кабинет, конфигурация которого напоминала цифру восемь, а если посмотреть сбоку, то — знак бесконечности. В левой окружности восьмерки, или бесконечности, располагались напротив друг друга два черных кожаных дивана, между ними — не то кресло, не то трон. В середине этого образования, напоминавшего подкову, располагался низкий стол с микрофонами. Вдоль стен тянулись книжные шкафы с застекленными дверцами, в углу стоял огромный вертящийся глобус, возле него — бюст Джорджа Вашингтона. Вторая окружность восьмерки была почти пуста и напоминала танцплощадку. Видимо, иногда там предлагали коктейль.