Иосип Новакович - День дурака

Дома распространился матриархат: жена, теща и дочка. Иван любил девочку, но в то же время ревновал, поскольку ей доставалось все внимание семьи, а ему – никакого. Если малышка плакала, женщины сию минуту подбегали к ней, а Иван мог сколько угодно орать, чтобы ему сварили кофе, но никто не слышал. Обе женщины были поглощены ребенком – присыпали тальком ее попку, чтобы не было сыпи, заваривали ромашку с медом.

Приходя домой с работы, Сельма первым делом не спрашивала: «Как тут мой муженек?», а наклонялась над девочкой, щекотала ей носик, издавала непонятные звуки, означавшие материнскую любовь и заботу, которые, в частности, мешали ребенку научиться нормально говорить, но зато помогали ей изучить мир чувств, что крайне необходимо для понимания роли языка в общем – смысл языка заключен скорее в тоне и модальности, а не в дикции, так что слова должны успокаивать ребенка.

Иван из своего кабинета наблюдал эту сцену радуясь, что у него такая чудесная семья, и расстраиваясь, что он был самым ненужным ее членом, этаким трутнем. Чтобы защитить мед, две пчелы вытаскивают трутня за крылья, выкидывая его из улья, и трутень падает на землю, где лежит без движения, а муравьи отрывают ему крылья, разрывают его на кусочки и несут в муравейник в качестве запасов на зиму.

Поздно вечером совершенно измотанная на работе Сельма редко чувствовала желание заняться любовью. Она отмахивалась от приставаний Ивана со словами:

– Дорогой, пожалуйста, дай мне поспать. Мне завтра в шесть вставать!

А как-то утром заявила:

– Знаешь что? Ты ужасно храпишь. Я из-за тебя полночи не спала. И Таня тоже. Ты должен спать один.

Иван переехал в пристройку, которую соорудил своими собственными руками после смерти Тито, и спал на матрасе на полу. Иногда он укладывался в кровать к жене, но в конце концов всегда оказывался на полу. Теперь у него была достаточная причина для ревности: у Тани было больше Сельмы, чем у него, а у Сельмы больше Тани, и хотя Иван по-настоящему обзавелся семьей, но чувствовал себя одиноким как никогда.

По ночам Ивана мучили кошмары. Ему снилось, что его убивают, что он зарезал каких-то стариков, что его переехали танки, и потом он не мог заснуть. Медицинское обследование выявило нечто ужасное: аритмия. Ивана предупредили, что возможен инсульт. И теперь Иван просыпался посреди ночи из-за кошмара – ему снилось, что он умер. Иван считал пульс на сонной артерии, он был нерегулярным: три удара, а потом тишина, которая длилась пару секунд, но Ивану казалось – секунд тридцать. Иногда, когда дочка играла с погремушкой, сердце Ивана начинало колотиться под ребрами.

Считая, что причины заболевания Ивана чисто психологические, доктор выписал ему плацебо, сказав, что это липостатин (самое сильное лекарство от закупорки сосудов), новинка швейцарской фармакологии.

Кожа Ивана приобрела оливковый оттенок. По мере ускорения обмена веществ к списку осложнений добавился гипертиреоз. И сколько бы он ни ел, но оставался тощим и нервным.

Иван привык к докторам и медсестрам, втыкающим ему иголки в вены, и любил смотреть, как его малиновая кровь струйкой стекает в пробирку. Он привык к докторам, подключающим его к аппарату ЭКГ, к щекотным завязкам и прохладным металлическим датчикам на коже, привык к пальцам в перчатке, засунутым в анальное отверстие, и приятному теплу в простате, привык справлять большую и малую нужду в контейнеры всевозможных размеров. Однако он не мог терпеть, когда тонкие трубки скользили внутрь его пениса и дальше к почкам. Такие обследования превратились в то, во что и должны были, – в мучения.

Но Иван в определенной степени получал удовлетворение от медицины. Теперь он бесспорно стал сложным и особым существом, и раз он не мог стать влиятельным, то по крайней мере стал сложным: существом, которое ни один доктор не понимал до конца. Врачи отлично знали, что ипохондрия – это самый простой диагноз, если другого поставить не удается, поэтому помимо всего прочего Ивану приписали и ипохондрию. Результаты анализов всегда были неудовлетворительными, в них всегда что-то было не так: то слишком много белка в моче, то слишком мало лейкоцитов в крови, то кислотность желудка повышена. К счастью, медицинская страховка жены покрывала непрекращающиеся расходы на врачей и лекарства. Иван больше не мог приступить к еде, не заглотив предварительно штук пять пилюль, которые изготавливались всех возможных цветов, чтобы еще больше порадовать потенциальных потребителей,

Однажды вечером все родственники собрались в доме матери Сельмы. И все отмечали, как похожа на Ивана двухлетняя дочка. У Тани был такой же выпуклый лоб, а карие глазки посматривали из-под бровей с жадностью. Мама Сельмы ласково улыбалась, разглядывая черты ребенка. Сельминого отца не было, он пропал без вести во время войны.

Позже, когда Иван с Сельмой вернулись домой и пробирались через пластмассовые машинки, грузовички и резиновых зверюшек, в качестве гуманитарной помощи переданными Детским фондом ООН, благотворительной миссией «Каритао и немецкими протестантскими церквями, Сельма спросила:

– Она действительно на тебя похожа. Почему?

– Разве ответ не очевиден?

– Я не могу поверить!

– Позволь я все объясню.

– Ах ты чертов ублюдок!

– Тихо, дочку разбудишь.

– Да мне надо тебе яйца отрезать!

– Слушай, дай я тебе расскажу, как все было. Ты же знаешь, наш командир тебя насиловал. И я убил его. За несколько часов до этого он заставил меня убить человека. Во время этой войны меня заставляли сбрасывать бомбы, мне хамили, меня морально изнасиловали. Изнасиловали мою душу. И как только я освободился, то убил своего насильника и твоего насильника, впервые ощутив себя действительно свободным. Но я не знал, что у меня могут быть дети. Я имею в виду, очевидно, у меня все-таки есть дочь, замечательная дочь, но я никогда не верил, что она моя. Я считал, что я бесплоден, не знаю почему, просто считал, и все. У меня никогда не было, так скажем, биологической уверенности в себе. Поэтому я не думал, что нужно тебе говорить, что это я, возможно… ну, ты понимаешь… Я считал, что это либо сперма капитана, либо еще чья-то, возможно, был кто-то и до него.

– Значит, ты убил насильника, чтобы самому меня изнасиловать, и ничего мне не сказал?!

– Нет. К тому моменту я был уже в полубессознательном состоянии, пьян, а тут ты, моя единственная любовь. Я просто лег рядом с тобой. Я ни к чему тебя не принуждал. И мне казалось, что ты в сознании, понимаешь, что происходит, очнулась, но не подала виду, из гордости. Короче, у меня возникло ощущение, что я имею право это сделать, после того как столько лет любил тебя, и делал это с любовью, словно получил отсрочку от войны вдалеке от нормальной жизни, в такой фатальный момент, и я тогда был свободен от всего, даже от прошлого.