Илья Штемлер - Завод

— Что же мы будем заказывать?

— Мне чашечку кофе, — заторопилась Татьяна.

— У вас есть сухое вино? — Греков повернулся к официанту.

— Да, мукузани.

— Так вот, сухое вино… Остальное на ваше усмотрение.

Официант не стал вдаваться в подробности, поправив и без того аккуратно разложенные приборы, он удалился.

Татьяна улыбнулась и спрятала зеркальце.

— Не трогает тебя время, Танюша, — произнес Греков.

— Трогает, Геннадий, трогает… Любопытно, какие дела у вас в гостинице, товарищ главный инженер?

— Битый час я беседовал о делах. Смилуйся надо мной, — шутливо ответил Греков. — Как живешь, Танюша?

Татьяна скользнула по лицу Грекова быстрым взглядом серых глаз.

— Ничего живу. Спокойно. Особых событий нет. Ну а ты, Гена?

— Я? По-разному… А здесь неплохо.

— Да. Уютно.

С эстрады доносились звуки пианино, им вторили настраиваемые скрипки. Официант принес вино. Греков приподнял бутылку и посмотрел на Татьяну.

— Только кофе, — Татьяна улыбнулась.

— Как хочешь. — Он налил себе вина.

— В прошлом году я была в Польше, по путевке, — вдруг сказала Татьяна.

— Знаю. Характеристику тебе подписывал вместо директора.

— В костел заходила, видела, как каются в грехах. Сидит ксендз. Перед ним стенка с дыркой. Он ухо к дыре приставил, а грешница с той стороны ему что-то нашептывает. Ксендз головой покачивает, понимает, мол… — Татьяна смолкла, казалось, она и сама удивлена, что вдруг вспомнила об этом.

— И тебе захотелось исповедаться?

— Мне не в чем, — быстро ответила Татьяна.

— С твоей-то внешностью? — шутливо произнес Греков.

Татьяна не улыбнулась. Она внимательно оглядела черные с проседью волосы Грекова.

— Постарел ты, Генка, — проговорила она.

— Время идет… — Греков почему-то смутился. Ему на мгновение показалось, что самое значительное, что могло произойти в его жизни, так и не произошло. Все, что было, представлялось неустойчивым и иллюзорным и, главное, пустым. Это чувство не было для него новым. Все годы он тянулся к Татьяне. Но сейчас, впервые за много лет оказавшись наедине с ней в непривычной обстановке, он ощутил прилив какой-то оглушающей, непонятной тоски.

Греков накрыл ладонью руку Татьяны. Она осторожно высвободила ее и поправила прическу.

Подошел официант. Ловко и бесшумно он принялся заставлять стол тарелками с закуской. Нежно розовели ломтики семги, обложенные глянцевыми камешками маслин. Тускнела мелкими пузырьками икра. Какая-то растрепанная зелень свисала через край тарелки.

— Вижу, вы постарались, — произнесла Татьяна.

Официант молча кивнул.

— Разве тут устоишь? — Татьяна вздохнула. — Но, видит бог, я просила только кофе.

Официант кивнул еще раз и объявил, что индейка в соусе «пикан» будет готова минут через десять.

— Давай все-таки выпьем, Танюша. За то, что мне так хорошо здесь сидеть с тобой, — проговорил Греков, наливая ей вина.

— И мне хорошо, Гена. Ты это здорово придумал: дела в гостинице. — Татьяна приняла бокал. — Ладно, будь здоров, Греков.

— Будь здорова, Танюша.

Словно вспугнутый бешеным топотом барабана, охнул саксофон, и звуки как бы заметались по ярко освещенному пустующему залу.

— А что, Танюша, потанцуем? — Греков встал.

Они танцевали одни. Саксофонист раскачивался, прикрыв глаза, поворачиваясь вслед за ними, словно локатор. Он был рад, что играет не просто так, а для кого-то.

— Ты чудесно танцуешь, Гена.

— Как всегда. А твой сын очень похож на тебя.

— Пожалуй. Но фигурой он весь в Павла, — ответила Татьяна и повторила — Вылитый Паша.

Они вернулись к столику. Греков ковырял вилкой в индейке и не мог сообразить, как ее едят: вилкой или руками? Что-то едят руками. Курицу, это он помнил наверняка, а вот индейку… И соус «пикан» напоминал жирный, перестоявшийся бульон.

— Кстати, и твоя дочка похожа на тебя. — Татьяна ловко расправлялась с индейкой. — Очень похожа.

— А фигурой в Шурочку. — Греков решительно ухватился за какую-то горелую косточку, и неудачно: капли соуса брызнули на пиджак. Татьяна подала ему салфетку.

К ним подошел молодой человек.

— Вы пришли? Очень хорошо. — Он положил на край стола коричневые замшевые перчатки.

— О, большое спасибо! — обрадовалась Татьяна. — Большое спасибо. — Она спрятала перчатки в сумку и еще раз оглядела себя в зеркальце.

— Ты меня, Гена, не провожай. Все было великолепно. Просто чудесно! — Она наклонилась и поцеловала Грекова в щеку.

— А кофе? — пробормотал Греков.

— Вот кофе тут неважнецкий. — Татьяна подхватила сумочку и направилась к выходу.

Расширенное заседание парткома проводилось в директорском кабинете. Рафаэль Поликарпович перекочевал на диван, а за широкий стол уселся Старостин, секретарь заводской парторганизации, молодой человек лет тридцати с небольшим. То и дело приглаживая вьющиеся волосы, он оглядывал присутствующих, следя за тем, чтобы где-нибудь между рядами внесенных в кабинет стульев не возник зыбкий табачный дымок. Старостин строго соблюдал регламент, держа наготове ключ. Если выступающий не укладывался в регламент, Старостин звякал ключом о графин и обращался к присутствующим с вопросом: «Ну как? Пусть продолжает или хватит?» И присутствующие в кабинете обычно отвечали: «Хватит! Чего там? И так все ясно…»

Старостин занял должность парторга «автоматически» — после внезапного ухода Киселева, как его заместитель. Киселева горком послал в Высшую партийную школу.

Сегодня на повестке был один вопрос: перспектива выполнения месячного задания.

Сквозь полусомкнутые веки Греков смотрел на очередного докладчика, начальника отдела сбыта Гмырю. Если веки медленно разомкнуть, фигура разделится на две части, словно уплывая вверх и вниз. Этот оптический фокус забавлял Грекова.

— Вы переутомились? — Лепин наклонился к нему.

Греков удивленно повернул голову.

— У вас глаза слезятся, — пояснил Лепин. Он что-то малевал в блокноте.

— Все-то вы замечаете, — недовольно произнес Греков и вытащил из кармана платок.

— Как вам сказать, вероятно, все. А чего не замечаю, о том догадываюсь.

— Любопытно. — Греков коснулся платком уголков глаз.

— Например, я убежден, что вы встречались с профессором Тищенко и вели с ним конструктивные переговоры. Конечно, это чистая догадка. Или я ошибаюсь.

— Семен, ты мне надоел, — прервал Греков.

— Тише, товарищи! — В голосе Старостина слышались строгие нотки. — Вы мешаете докладчику.

— Миль пардон! — ответил Лепин и негромко добавил — Этому докладчику помешать весьма трудно.

Однако всем была слышна реплика Лепина. Гмыря прервал свое выступление и обидчиво вздохнул.