Владимир Холодов - Sarah-fan: Еврейский романс

Андрея продолжали грызть сомнения, и он, вопреки уговорам родни, решил обратиться за советом в КГБ, или как оно там сейчас называется. Как-то вроде называлось и даже стояло там же, но грозное ведомство сотрясала очередная реорганизация, и Андрей понял, что никого в этом здании подобные проблемы больше не интересуют. А если так, то страна, в которой он прожил сорок лет, которую любил и обороне которой отдал столько времени и сил, — обречена.

Жена, дети, да и родня — все с энтузиазмом встретили известие о крутой перемене в своей жизни; не было никаких сомнений и сожалений. Андрею это показалось странным. Все же это Родина, какой бы неласковой и холодной она сейчас ни казалась. Сам он никогда раньше не думал об эмиграции, и пару лет назад вопрос о возможности работы на вражеский военно-промышленный комплекс показался бы ему просто кощунственным. Но ехать, видимо, придется. С институтом все ясно. Со страной — тоже. Когда полетят обломки, — а они полетят неизбежно, — сыну как раз выйдет время идти в армию. Представить его, никогда в жизни не державшего в руках ничего более тяжелого, чем скрипка, в армии, а тем более на войне, Андрей не мог. И для дочери, — с ее филфаком, тремя языками и снами на английском, — он никаких перспектив не видел.

Словом, все уже в принципе было решено, как вдруг Сандра ни с того ни с сего заявила, что выезжать они будут по еврейской линии, как политические беженцы.

— Какие беженцы? Ты что, мать, свихнулась? — бушевал Андрей. — Кто нас тут преследовал?

— Так сейчас все делают, — возражала жена. — И так намного выгоднее, поскольку в Америке куча всяких еврейских фондов: нам оплатят переезд, дом, машину; первое время мы все будем получать пособие. Чем плохо?

Вот это плебейское “чем плохо” его и добило… Как он ее ни стыдил, она продолжала упорствовать. И в нем появилось то раздражение, которое не оставило его до сих пор.

Родня, почувствовав появление трещины в их отношениях, приезжала ее цементировать. Если вас выпускают, убеждали его, если предлагают хорошую работу, — это замечательно. Но почему бы из этой ситуации не выжать максимум? Ведь Сашенька без работы, Олежке и Наденьке еще надо учиться. Зарплаты, какой бы высокой она ни была, всегда не хватает.

Он пытался спорить. Приводил доводы, но логика, которая ему противостояла, была, как бы это сказать… другой ментальности, что ли. И опять все свелось к еврейскому вопросу, как в анекдотах про Вовочку… Ну, хорошо, люди ищут выгоду, им наплевать на условности, они готовы сжечь любые мосты, в том числе и чужие, но откуда в них такая нравственная нечистоплотность? Готовность стать кем угодно — революционером, правоверным коммунистом, американцем, политическим беженцем, — лишь бы обеспечить себе место под солнцем. Андрей понимал, что он сейчас не совсем справедлив, что он сам себя и распаляет, но остановиться уже не мог… Откуда, например, они знают, что машину и мебель надо продавать сейчас, а гараж, квартиру и дачу — через три-четыре года, когда цены достигнут максимума? Они не экономисты, не торгаши, — откуда им знать? Кто вообще может знать состояние рынка в распадающейся стране через три года? Бред какой-то! Но говорят уверенно, словно им по секрету сообщили. Господи, но — кто?.. Получается, — тот, кто знает, кто управляет процессами и финансовыми потоками.

Андрею приходилось читать так называемую патриотическую литературу, и он мог представить это мифическое мировое правительство, состоящее из одних евреев. Но поверить, что “закулиса” по секрету консультирует его жену и тещу?.. Это уже надо быть полным идиотом. Но тогда опять повисает вопрос: откуда? Сначала все происходящее его страшно бесило, он места себе не находил, но потом внутренне смирился и сдался: не все ли теперь равно. Он знал, что американцем не станет никогда, что хорошо ему там быть не может по определению. Пусть повезет детям, пусть они будут счастливы. Он предчувствовал, что семья, скорее всего, распадется. Она уже и сейчас на ладан дышит. Ну, ничего, как-нибудь перебьемся. В конце концов, можно жить одной работой: это всегда доставляло ему удовольствие, легко заменяя весь спектр обычных мужских радостей.

Предотъездная лихорадка выводила его из себя, он старался как можно реже бывать дома. Но в институте уже практически нечего было делать, финансирование урезали, все проекты его лаборатории зависли в неопределенности. Работа, конечно, всегда находилась, но общая суета делала ее малопродуктивной. О его отъезде практически все знали, но он продолжал вести себя так, словно все это еще весьма проблематично. Впрочем, он и на самом деле до конца не верил в свой отъезд и малодушно надеялся, что по какой-то причине все сорвется.

Дети жили на даче, под присмотром тещи. Андрей наезжал туда через день, но прежней, привычной радости от общения не испытывал. Пребывание во взвешенном состоянии и общая неопределенность во всем придавала разговорам с детьми ту нервозность и суетливость, от которой он и бежал из дома. Тем временем Сандра, распродав практически всю мебель и бытовую технику, взялась за библиотеку. Книги по специальности она, естественно, не трогала, да и кому они сейчас нужны; а вот всю художественную литературу распродала буквально в два дня. Было несколько авторов, на которых, как ему казалось, у нее не поднимется рука. Скажем, Трифонов. Этот коричневый четырехтомник был их семейной библией: сколько раз вместе перечитывали, обсуждали, спорили… И вот, словно вынули что-то из сердца. Было такое ощущение, что в сумку рыночного барыги были брошены не книги, а нечто глубоко личное, почти интимное. Андрей злился весь вечер. “Зачем тебе там Трифонов?” — жена смотрела на него как на глупое, несмышленое дитя. Он взорвался, наговорил резкостей. Долго в одиночестве курил на кухне, потом пошел мириться. Жена права, думал он. Решение принято, все остальное технология. Бессмысленно начинать новую жизнь, цепляясь за рудименты старой. Все увезти невозможно, пересылать дорого, книги — особенно. Станет в Америке тоскливо без Юрия Валентиновича — выпишу по каталогу или куплю на Брайтоне; в любом случае выйдет дешевле. В ту ночь они любили друг друга с почти юношеской страстью. Гулкая, полупустая квартира, отсутствие в соседних комнатах детей и предвкушение грядущих глобальных перемен позволили на время ощутить себя молодыми, полными сил и надежд.

В течение двух дней был решен вопрос с визами и билетами. Оставалась еще неделя на окончательные сборы. Андрей взял расчет на работе, отгулял отвальную, почистил последние дела и ощутил себя свободным как птица. Которая, правда, лететь еще не готова. Чтобы не путаться у жены под ногами, он решил съездить куда-нибудь дня на четыре. Сначала хотел по Золотому кольцу или в Питер, но потом вдруг возникло желание посетить свою малую родину, где не был почти двадцать лет. Без этого прощание казалось не полным. Сандра, как он и предполагал, это решение одобрила.