Владимир Топорков - Деликатное дело

Анну Васильевну Серову поймали с самогоном. Впрочем, так её в деревне никто не звал. Для односельчан она была Нюркой Козой (за что прозвали – сказать невозможно, но в деревне прозвище, как медаль, на всю жизнь), для соседок – просто Анькой, и только для одного человека – Сергея Яковлевича Пименова – была она Анечкой. Так величал он её, по-хозяйски усаживаясь за вдовий стол, расправляя усы. А усы у Сергея Яковлевича были пышные, пшеничного цвета, ни дать ни взять – кот Мурлыка с картинки.

Наверное, за внешнюю солидность и степенность избрали Сергея Яковлевича, колхозного завхоза, председателем товарищеского суда. И теперь именно ему предстояло решить, как быть с Нюркой.

А дело было так. К Нюрке, колхозной доярке, на масленицу пообещался в гости зять Колюха с дочерью. Теперь уже и рассказать трудно, как Катька подцепила Колюху. Сама она в мать – на язык звонкая, как бубен, оборотистая, за словом в карман не лезет.

А Колюха – прямая противоположность Катьке, молчит, будто во рту пятаки катает, а сам что жердина осиновая – высокий, сухой, и кличка у него – Полтора Колюхи. За его рост. В тракторе своём он с трудом помещался, но работал старательно. Его в пример ставили. Правда, трактористы, собригадники его, так говорили: «Зря порох тратят на Колюху. Он нашёл – молчит, потерял – молчит».

Наверное, только Нюрка да её дочь знали, что голос у Колюхи проявлялся за рюмкой. Пил он редко, по праздникам, дома или у тёщи, поэтому доблести его другим были неизвестны. Выпив гранёный, любил Колюха поговорить о жизни, и главное – о своей морской службе. Послушать его – так на Колюхе весь наш могучий флот держался – такие он умные речи командирам говорил, а решения принимал, что иному адмиралу и на ум не придут.

Выговорившись, Колюха начинал петь свою любимую:

Голос у Колюхи был какой-то надтреснутый, – будто пластинка старая крутится – хрипит, потрескивает. Но Колюхе горя мало – он полдня мог тянуть про то, как утки летят…

В то утро Нюрка во всю готовилась к визиту зятя. По этому случаю сложил голову самый жирный петух, натиралась лапша, а на кухне пыхтел самогонный аппарат. Тут и нагрянул участковый Кузьмин, который на деревне сам был большим «специалистом» насчёт выпить. Недаром он про себя говорил:

– Хороший нос за три дня выпивку чует.

Обнаружив Нюркино «злодеяние», Кузьмин сел к столу писать протокол. Двое понятых, прихваченных на всякий случай, топтались у порога. Нюрка тоже присела робко к столу, обхватила голову руками, запричитала:

– Дорогой Александр Лукич, прости меня, грешную, бес попутал! Да чтоб ему провалиться (намёк на зятя), да сгореть ему синим огнём.

Кузьмин поднял руку, будто машину останавливал:

– Перестань выть! Мешаешь документ писать…

Нюрка прекратила причитания, захлюпала носом. Один из понятых, бригадир Егор Бабкин, попросил:

– А может быть, правда, простил бы, Александр Лукич? Дело понятное – бабье. Они, эти зятья, в любую трату введут. Давай, Васильевна, готовь закуску, тут и опробуем твою продукцию, – и в предчувствии удовольствия начал потирать руки.

Нюрка вскочила, хотела, видимо, и в самом деле накрывать на стол, но Кузьмин рявкнул:

– Отставить! Закон надо блюсть.

Сергей Яковлевич тоже слыл в деревне законником. Должность колхозного завхоза, видимо, приучила его к аккуратности, исполнительности. Когда ему доверили быть председателем товарищеского суда, он сразу, несмотря на свои пятьдесят, словно подрос, выше стал. И тело своё носил, будто хрустальную рюмку – разбить боялся. Его высокая, ещё стройная фигура корабельной мачтой плыла по деревне, и некоторые остряки пускали вслед:

– Ишь как идёт, будто верхом едет!

На остряков шикали, а сам Сергей Яковлевич неторопливо и с достоинством поворачивал голову:

– Никак это ты, Киндюхин, шутки шутишь? Ты бы юмор свой укоротил! Юморист-сатирик, а сено в колхозе воруешь…

Киндюхин, тракторист, резвый на язык малый, примолкал: он, и правда, на прошлой неделе, когда на лошади обедать приезжал, сбросил дома охапку сена. Попробуй, возрази – штраф припечатают.

И только Нюрка Коза давала Сергею Яковлевичу «окорот»:

– Ты, Серёженька, не очень высоко возносись, а то от важности, как пузырь, лопнешь…

Любовь у них была старая. Лет двадцать назад, когда по пьяному делу утонул в пруду муж Нюрки, не оставил Сергей Яковлевич вдову без внимания. Впрочем, тогда он был холостяком ещё. Чем привлёк вдову – трудно сказать, но «роман» продолжался лет десять. И даже после того, как Сергей Яковлевич, наконец, женился. Нюрке он ситуацию объяснил так:

– Дорогая Анечка, сама понимаешь – мне авторитет нужен. А какой авторитет у мужика будет, если он девку за себя взять не может. Всю жизнь смеяться над таким будут. Скажут, ничего не стоящий человек, коль с наследством берёт…

Нюрка в день свадьбы ревела, как резаная, но недаром говорят: бабьи слёзы, что воскресный дождь – до обеда. Видимо, отошла душой быстро. И никто не удивился, когда через несколько дней в вечерних сумерках встретили сельчане Сергея Яковлевича, вышагивающего к дому Нюрки.

Теперь Пименову предстояло решать судьбу Нюрки.

«Конечно, – думал он самовлюблённо, – у меня и у самого ума хватит как поступить, да вот народ поддержит ли?»

Из райотдела милиции Пименову протокол, составленный Кузьминым, поступил с припиской: обсудить на товарищеском суде. И если характеризуется положительно, в первый раз провинилась, можно на месте оштрафовать, а если злостная самогонщица, тогда судом дело пахнет, к уголовной ответственности привлекать надо.

Егора Бабкина, бригадира, дружка своего старого, Сергей Яковлевич застал дома, тому не нужно было объяснять ситуацию: знал сам всё досконально. Не случайно шутил в своё время:

– Я у тебя, Сергей, как посол для особых поручений. Надо тебе Аньку увидеть, вмиг организую…

Поэтому Пименов спросил с ходу:

– Как поступать будем с Нюркой?

Егор человеком слыл мягким, душевным, недаром его в деревне любили. Но в тот вечер – неизвестно какая блоха укусила – начал грубо, будто не было между ними многолетней дружбы:

– Ты чего хвостом заюлил, как пёс приблудный? Сам решай, у совести подсказ спрашивай. Моё мнение при мне останется…

Домой Сергей Яковлевич возвращался, как побитый, плечи втянул в полушубок. Конечно, прав Егор – совесть у человека должна быть. И разве не его, Пименова, Анечка все эти годы как самого дорогого гостя встречала, миловала, на белую простынку укладывала. Эх, жизнь, и сейчас вспомнить приятно! Если рассудить здраво – так самое памятное в жизни только с ней и было.