Стивен Ликок - Охотники за долларами

Мавзолей-клуб находится в самой спокойной части одной из наиболее населенных улиц города. Здание из белого камня построено в греческом стиле. Вокруг него растут величественные вязы, на ветвях которых ютятся певчие

В ранние утренние часы на улице царит почти благоговейная тишина. Громадные машины без седоков, с одними шоферами, сонно двигаются по ней, возвращаясь к половине одиннадцатого домой, после того как отвезли в городские конторы тех из миллионеров, которые привыкли рано подниматься с постели. Лучи солнца, проникая сквозь ветви вязов, освещают дорого оплачиваемых нянь, катающих драгоценных детей в маленьких колясочках. Некоторые из детей стоят много, очень много миллионов. В Европе, без сомнения, вы можете увидеть на Унтерден-Линден или Елисейских полях маленького принца или принцессу, которым военный караул с трепетом отдает честь. Но это сущие пустяки. Это и наполовину не так внушительно, в настоящем смысле этого слова, как то, что вы можете наблюдать ежедневно по утрам на Плутория-авеню, возле Мавзолей-клуба, в самой тихой части города. Здесь вы можете лицезреть с трудом переваливающуюся на своих слабых ножках маленькую принцессу в кроличьем пальто, которой безраздельно принадлежат пятьсот винокуренных заводов. Здесь в лакированной колясочке прячется маленькая головка в капоре, руководящая из своей колыбельки всем Новым Трикотажным Синдикатом. Министр юстиции Соединенных Штатов качает колыбельку, где сидит младенец, которого он тщетно пытается заставить отказаться от синдикатской системы и согласиться с законными формами акционерной компании. Вблизи резвится ребенок четырех лет в костюмчике цвета хаки, объединяющий в своем лице две главные железнодорожные линии. Вы можете встретить здесь принцев и принцесс куда более реальных, чем те бедняжки, которые сохранились еще в Европе. Несть числа детям, которые трясут своими погремушками из слоновой кости, приветствуя друг друга. Миллионы долларов в гарантированных процентных бумагах весело смеются в детской колясочке-ходульке, подталкиваемой важной няней. И все это залито солнечными лучами, пробивающимися сквозь ветви вязов; и птицы щебечут, и моторы пыхтят, так что весь мир, доступный наблюдению с бульвара Плутория-авеню, кажется самым приятным местом, какое только можно себе вообразить.

Дальше, как раз за Плутория-авеню и параллельно ей, деревьев уже нет; там начинается царство кирпича и камня. Даже с авеню видны верхушки небоскребов больших торговых улиц и слышен рев подземных железных дорог, вырабатывающих дивиденды. А на периферии город спускается еще ниже и подпирается и сжимается извилистыми улицами и маленькими домами грязных переулков.

В сущности, если вы взберетесь на крышу Мавзолей-клуба, что на Плутория-авеню, то сможете разглядеть оттуда грязные переулки Нижнего города. Но зачем вам это делать? С другой стороны, если вы никогда не станете лазить на крышу клуба, а будете только обедать внутри, между вязами, вы никогда не узнаете о существовании этих грязных улиц, — и это будет много лучше. В клуб ведет широкая лестница, такая пологая и столь тщательно устланная коврами, что физическое напряжение, необходимое для того, чтобы пройти расстояние от машины до дверей клуба, доведено до минимума. Богатые члены клуба не стыдятся подниматься по лестнице, ставя на каждую ступеньку сначала одну ногу, а затем и другую; в тяжелые же финансовые периоды, когда черное облако повисает над биржей, вы можете увидеть, как каждый из членов Мавзолей-клуба втаскивает себя наверх именно таким способом, причем в его беспокойных глазах видна безмолвная ажитация человека, жаждущего узнать, нельзя ли где-нибудь зацепить полмиллиона долларов.

Но в более веселые времена, когда в клубе устраиваются торжественные приемы, ступеньки широкой лестницы утопают в дорогих, мягких, как мох, коврах, а над ними воздвигается длинный шатер из красной и белой, как снег, материи, и прекрасные дамы стекаются на машинах в клуб. Тогда он на самом деле превращается в настоящую Аркадию, и ради прекрасных пасторальных сцен, которые могут заставить возрадоваться сердце поэта, знающего цену вещам, меня командируют в Мавзолей-клуб. В такие вечера его широкие коридоры и просторные гостиные наполняются пастушками, каких вы никогда не видывали, пастушками в прекрасных, приводящих в восторг платьях, с перьями в волосах, спускающимися вниз под углами, вымеренными с тригонометрической точностью. Здесь же и пастушки в широких белых жилетах и лакированных туфлях, с грузными лицами и толстыми щеками. Здесь происходят танцы и ведутся разговоры между пастушками и пастушками, блещущие такими каскадами остроумия и находчивости по поводу подъема цен на известь и падения цен на цемент, что душа Людовика XIV с радостью выпрыгнула бы из могилы, чтобы насладиться ими. А позже здесь ужинают за маленькими столиками, за которыми пастушки и пастушки пожирают гарантированные процентные бумаги и золотые займы в образе замороженного шампанского и холодной спаржи, и груды дивидендов и месячных бон разносятся на серебряных блюдах туда и сюда китайскими философами, наряженными в платье лакеев.

Но в обычные дни в клубе нет дам; там одни только пастушки. Их можно видеть сидящими под пальмами небольшими группами по два-три человека и пьющими виски с содовой водой; более выдержанные из них пьют виски с минеральной водой, а те, которым предстоят важные дела после полудня, ограничиваются виски и Радкором или виски с Маги-водой. В подвалах Мавзолей-клуба скрыто столько разнообразных пенящихся и шипящих минеральных вод, сколько никогда не вытекало из скал гомеровой Греции. И раз вы поднялись по лестнице успехов до той ступеньки, когда начинают ими пользоваться, вам уже невозможно вернуться к обыкновенной воде, как немыслимо и жить в доме, затерянном на одной из боковых улиц, где вы долгое время обитали, пока не сделались членом клуба.

А члены клуба мирно сидят здесь ивполголоса ведут беседу, утопая в облаках дыма гаванских сигар. Более пожилые любят говорить о том, что страна неуклонно стремится к гибели, а молодые возражают им, доказывая, что, наоборот, страна быстро развивается, как никогда раньше; но больше всего они любят говорить о великих государственных вопросах, например, о покровительственных пошлинах и о необходимости их повышения, о печальном падении нравственности среди рабочего класса, об усилении синдикализма и недостатке христианского чувства среди рабочих, о грозном росте себялюбия в народных массах.