Мирча Элиаде - Под тенью лилии (сборник)

Егор схватил ее за руку и дернул к себе. Девочка поддалась без всякого сопротивления.

— Ты прекрасно знаешь, что речь не о том, — наклонясь к ней, проговорил он отчетливо.

Но о чем — ему самому трудно было бы сказать. Он знал одно: Симина вовсе не испугалась и принудила его смотреть в другую сторону, чтобы он не увидел того, что увидела она. Вот только почему она не испугалась?

— …Да, правда, глупо получилось, — сказала Симина.

Они были уже у веранды. В другой раз Егор поднялся бы к себе — помыть руки перед едой, но сейчас он отказался от столь долгой процедуры, а зашел в каморку при столовой, где тоже был умывальник. На пороге его встретил, словно поджидая, г-н Назарие.

— Если вы свободны после ужина, давайте пройдемся, — предложил он. — Я расскажу вам кое-какие любопытные вещи — меня просветили сегодня в селе.

— Я тоже припас для вас кое-что интересное, — с улыбкой подхватил Егор.

Ужас и ярость, испытанные им в парке, как рукой сняло. Он даже сожалел, что не сумел овладеть собой при ребенке. «С Симиной дело серьезное, — сказал он себе, — с ней надо держать ухо востро». Но не эти резонные мысли его успокоили, а свет, который он нашел в доме, присутствие нормальных живых людей.

Сели за стол. Егор время от времени поглядывал на Симину, каждый раз встречая те же невинные глаза, ту же хорошо маскируемую самонадеянность. «Думает, я не пожалуюсь, не выдам ее». Он лелеял свой сюрприз. Санда сидела рядом с ним, он заметил, что вид у нее усталый.

— Мне что-то сегодня нездоровится, — объяснила она.

Г-н Назарие разглагольствовал о курганах, о своих наблюдениях и о том, как трудно вести раскопки наугад. Однако говорил он без прежнего пыла и энтузиазма, как будто просто находил нужным отчитаться о проведенном дне и боялся молчания за столом.

— А знаете, Симина рассказала мне сказку, которую только что услышала от кормилицы… — вклинился в паузу Егор.

Санда густо покраснела и обернулась к сестре.

— Только что? Но кормилица после обеда уехала в Джурджу за покупками и еще не вернулась, я сама недавно о ней справлялась, — сказала она возмущенно. — Симина, тебя придется наказать, и строго.

Егор не знал, на кого ему смотреть. Даже г-жа Моску очнулась от своего обычного забытья.

— Так как же с сегодняшней сказкой, барышня? — со злорадством спросил наконец Егор, ощущая, какое это сладострастное удовольствие — мстить ребенку, мучить его, когда он в твоей власти.

Однако взгляд Симины обдал его таким презрением, что в нем снова вспыхнула ярость.

— Эту сказку я знаю давно, — вежливо ответила Симина.

— Зачем же тогда это бессмысленное вранье? Зачем? — допытывалась Санда.

— Отвечай, не бойся, моя девочка, — вмешалась г-жа Моску. — Не бойся наказания. Если ты ошиблась, скажи смело.

— Не скажу, не могу… — спокойно возразила Симина. — А наказания я не боюсь.

Она смотрела на Санду такими ясными, без малейшего смущения глазами, что та вышла из себя.

— Ты останешься без сладкого и ляжешь спать тотчас же, — объявила она. — Софья тебя отведет.

Симина, казалось, на секунду утратила равновесие: побледнела, поджала губы, взглядом ища поддержки у матери. Но г-жа Моску только растерянно пожала плечами. Тогда к Симине вернулась ее дерзкая усмешка, она встала из-за стола и, пожелав всем спокойной ночи, поцеловав мать в щеку, удалилась.

— Как мне жаль нашу маленькую барышню, — сказал г-н Назарие. — Такое милое дитя… Может быть, не нужно было прибегать к столь строгому наказанию?

— Мне тоже ее жалко, тем более что я знаю ее чувствительность, — отвечала Санда. — Но надо отучить ее от этой привычки лгать, причем без всякой причины…

Г-жа Моску одобрила ее кивком головы. Все же сцена произвела на нее тягостное впечатление, и она до конца трапезы замкнулась в молчании.

— Убедились теперь, что за сказки она слушает, — тихо сказала Егору Санда.

Егор брезгливо передернул плечами. Однако он не был уверен, что Санда в полной мере понимает, как обстоит с ее младшей сестрой.

— Что самое серьезное, — начал он, — мне кажется, не все ее сказки идут от кормилицы. Многие она придумывает сама…

И тут же понял, что совершил промах: Санда вскинула на него глаза, и в них были лед и суровость.

Оставшись одни, Егор с г-ном Назарие направились к воротам. Довольно долго они шли молча, потом г-н Назарие решился:

— Вы не сочтете меня бестактным, если я позволю себе задать вам один деликатный вопрос?.. Гм… Вы действительно влюблены в дочь госпожи Моску?

Егор впал в раздумье. Его смутила не столько нескромность вопроса, сколько собственная неуверенность: что ответить. По правде говоря, он и сам не знал, действительно ли он, как подчеркнул г-н Назарие, влюблен в Санду. Да, она ему очень нравилась. Флирт, возможно, даже любовная интрига— этому он шел навстречу с радостью. Кроме всего прочего, Санда ценила в нем художника, подогревала его скрытое честолюбие. В общем, дать односложный ответ было трудно.

— Я вижу, вы колеблетесь, — сказал г-н Назарие. — Надеюсь, вас не оскорбила моя прямолинейность — мне не хотелось бы толковать ваше молчание в таком смысле… Но если вы не влюблены по-настоящему, я вам советую уехать отсюда немедля. Тогда бы уехал и я, завтра же, может быть, еще до вас…

Егор приостановился, чтобы лучше вникнуть в смысл сказанного.

— Случилось что-то серьезное? — спросил он вполголоса.

— Пока нет. Но мне не нравится этот дом, очень не нравится. Проклятое место, это я почувствовал с первого же вечера. Нездоровое место, хоть они и насадили тут вязов с акациями…

Егор рассмеялся.

— Ну, это не причина, — сказал он. — Можно спокойно закурить., Г-н Назарие с видимым волнением следил за его движениями.

— Вот и сигарета могла бы вам кое-что напомнить. Вы забыли — прошлой ночью, у вас в комнате?..

— Да, как-то совсем забыл. Если бы не одно сегодняшнее происшествие… Могу вам рассказать…

— Я вижу, вы все-таки влюблены и уезжать вам не хочется. Что ж, дело ваше. Но я подозреваю, что вам будет трудно, очень трудно… Вы по крайней мере верите в Бога, молитесь Пресвятой Деве на ночь, осеняете себя крестным знамением, прежде чем лечь в постель?

— Не имею такой привычки.

— Тем хуже, тем хуже. Хотя бы к этому надо себя приучить…

— Да что же такого, в конце концов, вам наговорили в селе?

— Разного… Я ведь и сам чувствую, как на меня давит этот дом, а я никогда не обманываюсь. Нет, правда, я не набиваю себе цену, мне можно доверять в таких вещах. Я долго жил один, в глуши, еще до того как занялся раскопками. И вообще я, можно сказать, крестьянский сын. Мой отец служил жандармом под Чульницей. Вы не смотрите, что у меня лысина и кабинетный вид. Нюх у меня безошибочный. Я ведь тоже в некотором роде поэт. Правда, с лицейских времен стихов больше не писал, но все равно это никуда не ушло…