Мирча Элиаде - Под тенью лилии (сборник)

На губах у девочки играла улыбка брезгливой жалости и сарказма. Встретясь глазами с Егором, она попыталась сдержать улыбку, как будто ей было за него стыдно.

— Вы прекрасно знаете, что девица Кристина, — заговорила она, нажимая на это слово, — что девица Кристина никогда не была старухой.

— Ни ты, ни я ничего о ней не знаем, — отрезал Егор.

— Зачем же так, господин художник? — простодушно удивилась Симина. — Ведь вы ее видели…

Ее глаза зловеще засверкали, торжествующая улыбка разлилась по лицу. «Это западня, — мелькнуло в голове у Егора, — еще слово, и я схвачу ее за горло и пригрожу задушить, если она не выложит мне все, что ей известно».

— …на портрете, — закончила Симина после точно выверенной паузы. — Девица Кристина умерла совсем молодой. Моложе, чем Санда. И моложе, и красивее, — добавила она.

Егор пришел в замешательство: снова она выскользнула! Как же вывести Симину на чистую воду, чтобы можно было напрямик задать ей вопрос?

— Ведь вам Санда нравится, правда? — вдруг пошла в атаку она сама.

— Да, нравится, — подтвердил Егор, — и мы с ней поженимся. А тебя возьмем с собой в Бухарест, ты будешь моей маленькой свояченицей, и я сам займусь твоим воспитанием! Я уж постараюсь выбить из твоей головки все химеры!

— Не могу понять, за что вы ко мне так придираетесь, — оробев, защищалась Симина.

Угроза, а может быть, просто повышенный и суровый тон Егора поубавили в ней дерзости. Она затравленно озиралась, как будто ожидая какого-то знака себе в поддержку. И вдруг с улыбкой облегчения замерла, найдя опору для глаз где-то в углу сарая. Взгляд ее стал отсутствующим, остекленевшим.

— Напрасно ты туда смотришь, — тем же тоном продолжал Егор. — Напрасно ждешь… Твоя тетка давным-давно умерла, съедена червями и смешана с землей. Ты меня слышишь, Симина? — Он перешел на крик и схватил ее за плечи. Ему самому было жутко слышать свой срывающийся голос, свои жестокие слова.

Девочка вздрогнула, еще больше побледнела, поджала губы. Но, как только он отпустил ее, тут же снова уставилась в угол через Егорово плечо — блаженными, зачарованными глазами.

— Как вы меня тряхнули, — наконец сказала она плаксиво, поднося руку ко лбу. — Даже голова заболела… На ребенке легко свою силу показывать, — добавила она потише, с ехидством.

— Я хочу, чтобы ты очнулась, маленькая колдунья, — снова вспылил Егор. — Хочу выбить из твоей головки дурь, чтобы ты перестала бредить привидениями, для твоей же пользы, твоего же спасения ради…

— Вы прекрасно знаете, что никакие это не привидения, — едко сказала Симина, выскальзывая из коляски и с неподражаемым достоинством проходя мимо Егора.

— Подожди, пойдем вместе, — окликнул ее Егор. — Я как раз тебя искал. Госпожа Моску меня послала на розыски… Вот уж не думал, что найду тебя за таким занятием, как чистка драндулета, которому скоро сто лет.

— Это венская коляска тысяча девятисотого года, — спокойно заметила Симина, не оборачиваясь и не сбиваясь с шага. — И лет ей тридцать пять, если посчитать как следует…

Она была уже у дверей. Егор распахнул створки и пропустил девочку вперед.

— За тобой послали меня, потому что Санда заболела, — сказал он. — Ты знаешь, что Санда лежит?

На ее губах мелькнула мстительная улыбка.

— Ничего серьезного, — поспешно добавил он. — Просто разболелась голова…

Девочка не отозвалась. Они шли через двор под холодным осенним солнцем.

— Кстати, — начал Егор, когда до дома оставалось немного, — я хотел тебе сказать одну вещь, для тебя небезынтересную.

Он схватил девочку за руку и, нагнувшись к ее уху, отчетливо прошептал:

— Я хотел сказать, что если что-нибудь случится с Сандой, если… ты поняла?.. Тогда тебе тоже конец. Это не останется между нами, надеюсь. Ты можешь передать это дальше, но не госпоже Моску. Твоя бедная матушка ни в чем не виновата.

— Я Санде и передам, а не маме, — громко сказала Симина. — Я ей передам, что не понимаю, чего вы от меня добиваетесь!..

Она попыталась выдернуть руку. Но Егор еще сильнее впился в нее, со жгучим наслаждением ощущая под пальцами по-детски пухлую и меченную дьяволом плоть. Девочка от боли кусала губы, но ни одна слезинка не замутила холодный, стеклянный блеск ее глаз. Это глухое сопротивление окончательно вывело Егора из себя.

— Имей в виду, я буду тебя мучить, Симина, я не убью тебя так просто, — свистящим шепотом заговорил он. — Прежде чем задушить, я выколю тебе глазки и по одному вырву зубки… Я буду жечь тебя каленым железом. Передай это дальше, ты знаешь кому. Еще посмотрим…

В тот же миг его правую руку пронзила такая острая боль, что он разжал пальцы. Словно все силы разом вышли из него. Руки повисли как плети, он перестал понимать, где он, на каком свете.

Он видел, как Симина передергивает плечиками, приглаживает складочки платьица и трет предплечье, на котором остались следы от его пальцев. Видел он и то, как она старательно поправляет букли и застегивает потайной крючок на лифе. Симина проделала все это без малейшей поспешности, ни разу не взглянув на него, как будто забыв о его существовании. Потом пошла к дому упругим, проворным шагом. Егор оторопело смотрел ей вслед, пока маленькая грациозная фигурка не потерялась в тени веранды.

После обеда Егор и г-н Назарие были приглашены в комнату Санды. Они нашли ее еще более изможденной, с глубокой синевой вокруг глаз; руки, бессильно лежащие поверх теплой шерстяной шали, казались особенно белыми. Санда слабо улыбнулась гостям и глазами предложила им сесть. Г-жа Моску, стоя у ее изголовья с книгой в руках, не прерываясь декламировала:

Прочтя эту последнюю строфу с необыкновенным чувством, чуть ли не со слезами в голосе, она вздохнула и закрыла книгу.

— Что это было? — поинтересовался г-н Назарие.

— Пролог к «Антони», бессмертной драме Александра Дюма-отца, — строго сообщила г-жа Моску.

«Во всяком случае, сейчас не самый подходящий момент для такого чтения», — подумал Егор. Ему совсем не понравилась строка: «Je pourrai pour ton sang t'abandonner ma vie»…

Слишком жестокая ирония, отдающая цинизмом. И что означал этот вздох г-жи Моску? Сожаление? Досаду? Покорность судьбе?

— Я читаю без перерыва уже полчаса, — похвалилась г-жа Моску. — Люблю почитать вслух, как в добрые старые времена… Когда-то я знала наизусть множество стихов, — с мечтательной улыбкой добавила она.