ЮСТЕЙН ГОРДЕР - ДИАГНОЗ и другие новеллы

…Вот ребёнок бежит к матери, вот козы мчатся вниз по склону горы, вот рыбы плывут косяками в морях, а птицы летят по небу стаями, вот сок появляется на деревьях и распускаются почки — это всё солнце, простирающее свои лучи…

…

Это солнце напрягает наши мускулы. Солнце течёт в наших жилах. Солнце стучит в нашей груди. Солнце горит в наших объятиях.

Непростая задача… Непростая задача говорить о солнце. Кто я такой, чтобы позволить себе рассуждать о солнце? Как может глиняный горшок описать горшечника? Как может обыкновенный луч бросать свет на источник света?

Бумага, на которой записываются эти соображения, — плод солнца. Рука, которая пишет, — творение солнца. Каждое слово, пришедшееся автору по нраву и использованное им, — продукт мозга, питающегося солнечной энергией миллионы лет.

Что иное представляет, в конце концов, история нашего земного шара, если не историю о том, как светящаяся сфера в течение нескольких миллиардов лет питает ту самую иллюзию, которую мы в каждодневном обиходе называем сознанием?

…

Это солнце некогда породило нас в море, создав примитивный комплекс протеина и аминокислот, каковыми мы тогда были. Это солнце вытащило нас на сушу в виде амфибий и пресмыкающихся. Это солнце выманило нас вниз с деревьев и превратило в людей.

Под солнцем мы живём, и движемся, и существуем.

Мы — из рода Солнца.

…

Сама способность наблюдать солнце — творение Солнца.

Солнце поднимает наш взор к небу. Тот глаз, который видит солнце, — собственное око солнца.

«СООБЩЕНИЕ» НИКОГДА не комментировалось на полосах газет или в каких-либо публичных выступлениях.

У некоего молодого поэта незадолго до этого была принята в печать хроника на полстраницы, состоявшая исключительно из слов «бла-бла-бла», должным образом разделённых на пробелы. (Сам редактор принял этот материал — к великому удивлению всей редакции.)

Многими статья о солнце была воспринята как шутка в том же роде, как пародия на статью об искусстве или же так как ирония по поводу материалистической либо религиозной картины мира.

В более узком кругу, среди друзей и коллег критика, статью обошли молчанием. Её причислили к разряду профессиональных неудач.

В течение всей своей долгой жизни даже самый способный автор имеет право на неудачную статью. Человек — не машина.

Но это было только начало. Исключению предстояло стать правилом. Критик напал на след. Он продолжал писать критические статьи в газету, теперь уже с недюжинным пониманием искусства.

Статья «Сообщение из Действительности» — шла в двух номерах с недельным перерывом и венчалась заглавием «Творение или мастер? Записка о четырехпропорциональном произведении искусства».

Статьи, следовавшие одна за другой, переданы здесь в хронологическом порядке под следующими названиями:

Почему я высмеиваю историю искусства

Мир как раскрытие способностей Бога. Семь сносок к учению о немецком пантеизме [91] Религиозное и философское учения (греч.), отождествляющие Бога и мировое целое.

От Кузанца [92] Кузанский (Кузанец) Николай (1401–1464) — кардинал-легат и генеральный викарий в Риме. Развивал пантеистическое толкование христианской доктрины. до Шеллинга

Улей, грамматика и анонимный разум мира

Дхаммападда и падда в пруду? [93] Здесь подразумевается игра слов: «padde» по-норвежски — «жаба».

Почему у первобытного человека есть пупок? Критический взгляд на 18 полотен с изображением Адама и Евы

КРИТИК НЕ УСПЕЛ НАПИСАТЬ ещё многие из своих статей, а о нём уже шептались в коридорах. Значит, то, что он писал, не осталось без внимания. Но если статьи его обсуждались, то чаще всего в одиозных выражениях.

Статьи всегда заканчивались пуантом. Но какое безумие не разоблачит разум?

Само по себе ни у кого не вызывало сомнения, что мы проживаем нашу жизнь на земном шаре во Вселенной. Мы не только граждане своего города. Мы — граждане Вселенной. И по правде говоря — это можно бы, пожалуй, всё время держать в памяти. Также не ново было то, что жизнь людей и животных относится к разряду неразгаданных тайн. Но не были ли старые знатоки искусства в последнее время чуточку навязчивы? Или просто-напросто чересчур экзальтированны?

Становилось всё труднее следить за ходом мысли критика. Казалось, он вот-вот отвернётся от человеческого сообщества и погрузится в свой собственный мир. Единственной красной нитью, что не мог не заметить интеллигентный читатель, проходила тема загадочности человеческого бытия. Причём тон становился всё более пророческим.

В конце концов старик счёл свои сентенции столь важными, что отдал их в печать в поэтической форме.

Мы несём

и нас несёт

душа

о которой мы ничего не знаем

Но загадка покоится

на двух ногах

разрешить её —

наш черёд

Когда образы снов

сами щиплют себя за руку

не просыпаясь

Это — мы

Потому что мы — загадка

которую никому не разгадать

Мы — сказка

заключённая в собственный образ

Мы то

что идёт и идёт

не приходя

к ясности

(Из статьи: «Загадка сфинкса») [94] Возможно, имеется в виду псевдоним «Сфинкс», под которым в 1890-е гг. издавала в газетах свои фельетоны норвежская писательница Эде Хартманн (1862–1946).

«НУ, А ЧТО ЖЕ РЕДАКТОР? — раздавались голоса. — Терпение ведь не безгранично! Да, он сговорчив, непостоянен! Но неужели в газете нет ответственного редактора?»

То, что всё кончилось ничем для бедного старика, это одна сторона дела. Такое может случиться. Но неужели так уж необходимо было перемывать больному кости публично? Такие слова, как «скандал» и «медвежья услуга», теперь прилежно повторялись повсюду.

Уже начали забывать, что этот старый человек некогда был весьма уважаем. Серия статей «Едкие наброски» была признана искусствоведами всей страны гениальной находкой. Маленькой книгой «Зеркало как метафора» он снискал похвалу в гораздо более широких кругах. Она была переведена уже на семь языков. Статья «Критика искусства и искусство критики» явилась искренним выражением всеобщего почтения в день его пятидесятилетия.

С тех пор довольно много воды утекло под мостами его города. Свидетелями каких только падений не были люди! Здесь же острейшая способность к наблюдению уступила место философским каламбурам и метафизическому мечтательству.

В конце жизни критик снова стал пописывать обычные искусствоведческие критические статьи. Какое-то время казалось, что он снова войдёт в силу. Но так как он никогда больше не хвалил художников за их произведения, он становился всё менее и менее популярен в художественных кругах.