Александр Стесин - По Африке (Рассказы)

В Кумаси

За три недели до моего путешествия в Гану жители Бриджпорта, западноафриканского анклава в штате Коннектикут, где я провел предыдущий год, мобилизовались, единодушно решив, что меня необходимо подготовить к предстоящей поездке. Главным образом подготовка состояла в том, что мои товарищи наперебой предлагали мне разнообразные варианты туристического экстрима: «Ты ведь не только работать едешь, но и на красоты посмотреть!» Нигериец Энтони Оникепе агитировал слетать на выходные в Лагос, ганцы Осеи и Амма Овусу — в исторический город Кумаси. Мне диктовали телефоны бесконечных друзей и родственников, знакомых адвокатов и автомехаников — всех, чья помощь может понадобиться и с кем я во что бы то ни было должен связаться сразу же по прибытии.

— Мой старший брат все устроит, — уверял Энтони, — за шестьдесят баксов в день мы наймем тебе шофера и охрану.

— Охрану?!

— Полицейский патруль. У нас так можно: купить на день полицейского.

— От кого же он меня будет защищать? От бандитов или от других полицейских?

— Ну да, ну да, что-то вроде того. Короче, если купить полицейского, тебе будет проще перемещаться из точки А в точку Б. Безопаснее, а главное быстрее.

— Слушай, а может, мне все-таки не стоит летать на выходные в Лагос?

— О чем ты, босс? Лагос — это центр всего, оазис в пустыне! Да ты там у них в Гане со скуки помрешь, у них в столице ни одного кинотеатра нет!..

Городом без кинотеатров оказалась не Аккра, а Киншаса, столица ДР Конго, через силу поблескивающая бульваром Тридцатого Июня. Но это выяснилось потом. И уже потом, проехав врачом-туристом от Кот-д’Ивуара до Сахары, я узнал, что «оазис» — это не аберрация, не единичное явление в пространстве и времени, а африканская норма жизни. Повсеместная победа над здравым смыслом. Заброшенный футбольный стадион посреди саванны, непонятно кем и когда построенный на расстоянии ста километров от ближайшего населенного пункта. Или выступление малийской рок-группы — виртуозных эпигонов Джимми Хендрикса — на окраине вымершего Тимбукту, на фоне военной базы, охраняемой двумя-тремя истуканами в зеленых беретах. Они и есть единственные слушатели, хотя музыканты стоят к ним спиной, как будто играют для совершенно иной аудитории. Для какой? Кроме жидкой стайки детей-беспризорников, тоже стоящих спиной, на улице нет ни души. Огромное безлюдное пространство, заметаемое белым песком. Сто лет одиночества. В четыре часа дня с минарета слышится утробный призыв муэдзина, заунывное «Алля-аху акбар» сливается с рок-гимновыми аккордами «Allalongthewatchtower»...

Накануне отъезда Осеи и Амма вручили мне сотовый телефон с ганской сим-картой, походную сумку под названием «Ghanamustgo» и купюру в двадцать седи («...без денег тебя не отпустим, и слышать ничего не хотим, в Гане исправных банкоматов — днем с огнем, так что бери и не думай, это не обсуждается...»). В итоге все произошло ровно так, как они предсказывали. Единственный банкомат на весь аэропорт Котока оказался неисправным. Встречавший меня посыльный от медицинской организации опоздал на полтора часа и, если б не мобильная связь, вряд ли вообще разобрался бы, где и кого встречать. Словом, приятного было мало, если не считать ганских пограничников и таможенников, оказавшихся самыми дружелюбными представителями власти из всех, с кем мне когда-либо приходилось сталкиваться. «Докета, ко со на сайаре»[1], — торжественно произнес человек с автоматом, заглянув во въездную анкету, где была указана моя профессия. «Докета-докета, бо ме панье о-о[2]!», — весело пропел человек в резиновых перчатках — и даже не полюбопытствовал о содержимом на удивление вместительной «Ghanamustgo».

Один из номеров, по которым мне следовало позвонить тотчас по прибытии, принадлежал Джозефу Кинсли, приятелю Осеи, живущему где-то в окрестностях Кумаси. Звонить человеку без повода все-таки неудобно, и я тянул волынку в течение трех недель. За это время повод не подыскался, но растущее чувство неловкости перед Осеи наконец пересилило неловкость перед незнакомым абонентом.

— Кто? Алекс? Ий, Алекс, акваба-акваба-акваба! — зазвучали в трубке знакомые нотки. — Что же ты так долго не объявлялся? Осеи и Амма мне уже трубку оборвали! Ну, как ты там?

— Хорошо, Джозеф, спасибо! Привыкаю...

— К здешней жизни? Ий! К ней даже я еще не привык, а я тут родился! Так ты где обитаешь?

— В Эльмине. Это недалеко от Кейп-Кост.

— Эльмину знаю, ахэ! Я за тобой приеду в следующую пятницу.

— Куда приедешь, в Эльмину? Из Кумаси?

— Из Кумаси. Заберу тебя к себе на выходные.

— Так это же шесть часов езды в один конец! Да еще по таким дорогам...

— Об этом не беспокойся. Жди меня в следующую пятницу, часов около... Ий, Алекс! Осеи говорил, что ты выучил чви. Адамфо ба а, омма дэбида ммрете пэпэапе[3]. Понимаешь?

— Понимаю: жду тебя в следующую пятницу между полуднем и полуночью.

— Уайе адье, уайе адье паа! Энье эчьире[4].

В пятницу Джозеф приехал за мной, как и обещал, между полуднем и полуночью. Нет, он не шоферил в течение шести часов по смертельным ухабам — он вообще не водил машину, полностью полагаясь на всеафриканский маршрутный транспорт. Тро-тро доставило Джозефа в Кейп-Кост, а оттуда — пять-шесть километров по прибрежному шоссе, час ходьбы от силы. Энергии моему новому знакомому было не занимать, и, может быть, поэтому он выглядел значительно моложе своих тридцати пяти. Худой, если не сказать субтильный, молодой человек. Слегка приплюснутое лицо, глаза навыкате. Клетчатая рубашка с вымокшими подмышками и мешковатые брюки со стрелками — форма одежды советского интеллигента. Традиционное рукопожатие с прищелкиваньем. Приветственная улыбка до ушей, выдающая широкую межзубную щель. «Ий, Алекс, я вспомнил, что в этой деревне у меня есть друзья. Я думаю, и они меня помнят. Вот мы у них чего-нибудь перекусим и сразу поедем...»

После обеда и послеобеденных посиделок нас проводили до станции, где мы погрузились в рейсовый автобус STC: Джозеф рассудил, что заморскому гостю негоже трястись в тро-тро. Любая автобусная поездка в Гане начинается с молитвы. Водитель и пассажиры хором обращаются к Всевышнему, ходатайствуя о беспрепятственном проезде и благополучном прибытии. Но это только начало: ни один рейс STC не обходится без проповедника, создающего шумовой фон на протяжении всей поездки. Треть пассажиров внимает и подбадривает, остальные глядят в окно или делают вид, что спят. Наш проповедник оказался седовласым и зычноголосым старцем с глазами, опустошенными онхоцеркозом. «Отумфо! Обоадье! Оньянкопон!»[5] Я поднял книжное забрало. Джозеф уставился в кириллицу на обложке, как будто высматривая в ней тему для разговора. С задних рядов уже доносилось ожидаемое «Шэ, обруни!»[6]. Это первая фраза, которую выучивает пришелец.