Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой

Макароны с цуккини и яйцом. Котлеты по-милански. И жареная картошка. Ах да, еще сливочный пудинг.

Ему там все нравилось: столовая с огромными окнами, за которыми виднелся стриженый английский газон, а за ним — хлебные поля и совсем вдалеке море. Массивная мебель, картина, изображающая битву при Лепанто, с горящими кораблями. А еще у них была горничная, которая подавала еду.

Но больше всего ему нравился сам накрытый стол. Как в ресторане. Скатерть белоснежная, только что выстиранная. Тарелки. Корзиночка с белыми булочками, пшеничными лепешками и черным хлебом. Графин с газированной водой.

Все идеальное.

И ему, разумеется, приходилось есть, как положено воспитанному человеку, и жевать с закрытым ртом. Никаких локтей на столе. Никаких пальцев в соусе.

У себя дома Пьетро ел что-нибудь из холодильника или макароны, оставленные на плите.

Берешь тарелку и стакан, садишься на кухне за стол перед телевизором и ешь.

А когда дома был Миммо, брат, тогда было даже мультики не посмотреть, потому что он нагло завладевал пультом и смотрел мыльные оперы, которые Пьетро терпеть не мог.

«Ешь и не мешай» — только и услышишь от Миммо.

«А у Глории дома едят все вместе, — поведал однажды Пьетро своим домашним, разговорившись больше обычного. — За одним столом. Как в фильме про семью Брэдфорд. Все ждут, пока папа Глории придет с работы, без него не начинают. Обязательно надо мыть руки. У каждого за столом свое место, а мама Глории меня всегда спрашивает, как у меня дела в школе, и говорит, что я слишком робкий, и сердится на Глорию, потому что она слишком много болтает и не дает мне говорить. Однажды Глория рассказала, что Баччи, придурок, прилепил какашку к тетради Треджани, а ее папа рассердился, потому что нельзя говорить гадости за столом».

«Конечно, им ведь делать нечего, — сказал отец, не прекращая жевать. — Мы бы тоже от горничной не отказались! Только не забывай, твоя мать у них в доме полы мыла. Твое место скорее рядом с горничной, чем с хозяевами».

«Что ж ты к ним жить не пойдешь, раз тебе там так хорошо?» — добавил Миммо.

И Пьетро понял, что лучше дома о семье Глории не говорить.

Но сегодня был необычный день, потому что после обеда они поехали в Орбано с папой Глории.

На «Рендж Ровере»!

В машине был магнитофон и кожаные сиденья приятно пахли. Глория пела, как Паваротти, очень громко.

Пьетро сидел сзади. Сцепив руки. Прислонившись лбом к окну, за которым пролетала Аврелиева дорога. Он смотрел. На автозаправки. На озера, где разводили морского окуня. На лагуну.

Ему хотелось ехать и ехать, не останавливаясь, до самой Генуи. А там, он слышал, находится самый большой в Европе аквариум (в нем даже дельфины живут). Однако синьор Челани сразу за указателем свернул на Орбано. На площади Рисорджименто он спокойно, словно это была его собственная площадь, оставил внедорожник во втором ряду, прямо напротив банка.

«Мария, если кому-то будет мешать, пусть меня позовут», — сказал он женщине в полицейской форме, и та кивнула в ответ.

Отец Пьетро говорил, что синьор Челани — тот еще мерзавец. «Весь из себя вежливый. Любезный такой. Синьор, располагайтесь… Как дела? Не хотите ли кофе? Какой у вас замечательный сын, Пьетро, он так подружился с Глорией. Конечно. Конечно… А как же. Ублюдок! Этой ссудой он меня задушил. Мне до самой смерти с ним не расплатиться. Такие, как он, готовы дерьмо у тебя из задницы высосать…»

Пьетро не мог себе представить синьора Челани высасывающим дерьмо из задницы отца. Ему отец Глории нравился.

«Он вежливый. И дает мне денег на пиццу. И сказал, что однажды отвезет меня в Рим…» Пьетро и Глория поехали в больницу к доктору Коласанти.

Больница располагалась в четырехэтажном здании из красного кирпича, выходившем окнами прямо на лагуну. С маленьким садиком и двумя пальмами перед входом.

Он был тут однажды, в отделении скорой помощи. Когда Миммо во время гонок за источником Марки упал, а потом ругался в больнице, потому что сломалась вилка у мотоцикла.

Доктор Коласанти оказался высоким, с темной бородой и густыми черными бровями.

Он сидел за письменным столом в приемной. «Итак, ребятки, вы хотите узнать, что собой представляет знаменитый малярийный комар?» — спросил он, раскуривая трубку.

Он долго говорил, а Глория записывала на кассету. Пьетро узнал, что это не комары заражают малярией, а микроорганизмы, которые живут в их слюне, которая попадает к тебе, когда они сосут кровь. Микробы эти проникают в красные кровяные тельца и там размножаются. Странно было думать, что у комаров тоже малярия.

С такой информацией сложно не оказаться на высоте, когда будут спрашивать.

Темно и холодно.

Ветер выметал поля и сдувал велосипед с дороги, так что Пьетро с трудом удерживал его в равновесии, а когда между облаков появлялся просвет, луна заливала желтым светом поля, тянувшиеся далеко, до самой Аврелиевой дороги. Черные волны катились по серебристой траве.

Пьетро крутил педали, глубоко дышал и напевал сквозь зубы: «Не у-ле-тай, птич-ка! Та-ра-ра…»

Он свернул вправо, проехал по неровной тропинке, делившей поля надвое, и добрался до Серры, крохотного селения.

Промчался через него пулей.

Ночью это место ему совсем не нравилось. Там было страшно.

Серра: шесть старых покосившихся домишек. Сарай, в котором несколько лет назад устроили стрелковый клуб. Местные крестьяне и пастухи собирались там, чтобы нагрузить свою печень и перекинуться в картишки. Имелся и магазин, но он всегда был пуст. И церковь, построенная в семидесятые годы. Железобетонный параллелепипед с бойницами вместо окон и стоящей рядом колокольней, похожей на элеватор. Мозаика на фасаде, изображавшая Вознесение, осыпалась, и ступени перед входом были усеяны золотистыми стеклышками. Дети стреляли ими из рогаток. Тусклый фонарь в центре площади, другой на дороге, два окна клуба. Вот и все освещение Серры.

«Не у-ле-тай, фа-зан-чик… ля-ля-ля…»

Серра была похожа на город-призрак из вестернов.

Узкие переулки, тени домов, угрожающе тянущиеся по улице, пес, надрывно лающий за калиткой, которая хлопает на ветру.

Пьетро пересек площадь и снова выехал на дорогу. Сменил передачу и еще быстрее стал крутить педали, стараясь дышать ритмично. Фара светила на пару метров вперед, а дальше были лишь темнота, шелест ветра в оливах, его собственное дыхание да шорох шин по мокрому асфальту.

До дома оставалось немного.

Он еще успел бы вернуться раньше отца и избежать головомойки. Он надеялся только не встретиться с ним по дороге домой. Когда отец сильно напивался, то оставался в клубе до закрытия и похрапывал на пластиковом стуле рядом с игровым автоматом, а потом заползал в кабину своего трактора и возвращался домой.