Марк Гиршин - Убийство эмигранта. (Случай в гостинице на 44-ой улице)

Когда мы выходили из гостиницы, встретились с Вовами. Они сразу заулыбались, и я понял, что должен познакомить их с Нолой, иначе будет невежливо, ведь они знакомили меня со своими тетками. Я видел, что Нола довольна новым знакомством, и мы надолго застряли в вестибюле. Под конец Нола им дала свой телефон. Когда мы попрощались с Вовами, я спросил, зачем. Но Нола рассмеялась. Не ревнуй, он мне совсем не нравится. А у тебя такое открытое лицо. И погладила меня. Она купила теннисные туфли себе и Лене и рубашку для мужа. И предложила где-нибудь выпить кофе и отдохнуть, потому что она чувствовала себя утомленной, а ехать домой уже поздно, наступил час пик, и все дороги забиты. Действительно, только чтобы перегнать машину на стоянку возле кафе, а это совсем рядом, ушло, наверное, полчаса, так было тесно на дороге. Зато в кафе было свободно, и по виду посетителей заметно, что день уже позади и можно не спешить. Я подумал, было бы неплохо, если бы мы с Нолой пришли сюда после работы, скажем, я заехал за ней в ее офис, и вот мы решили переждать здесь, пока не разгрузятся дороги, а потом ехать к себе. Нола приклонила голову к моему плечу, и мы сидели, не двигаясь. Мне было неудобно, но я знал, что если шевельнусь, она подумает, я хочу, чтоб она забрала голову. Болела шея, но я терпел. Хорошо, что скоро эта поза ей самой надоела, и она уехала.

Пришел ответ от критика. Я сидел весь вечер со словарем, пока не перевел. Сначала критик написал, чтоб я извинил его за опоздание с ответом. А опоздал он всего на какие-нибудь дня четыре, не больше. Мы в издательстве на четыре месяца опаздывали и не извинялись. Потому что, по его мнению, рассказы могут быть напечатаны в Америке, кроме одного, который мне больше других нравился. Он считает, что этот рассказ хуже по форме и по стилю. В конце критик спрашивал, разрешу ли я ему дать один совет, именно, перевести хотя бы небольшую часть материала на английский. После этого я смогу предлагать рукопись издательствам с большей надеждой на успех.

Вместе с письмом от критика дежурный дал мне также извещение, что звонил Ган, но это неважно. Я вспомнил, сатирик, с которым я поспорил в ОМО, говорил, что переводчикам нужно много платить.

Вчера ничего не писал, не было ни минутки. Ган мне накануне позвонил, он вычитал в газете, в каком-то издательстве можно получить работу, печатать что-то по-русски на машинке.

Оказалось, надо пока заполнить анкеты. Заполнил. Один лист зеленый, другой желтый. И белый. Было совестно пачкать такие красивые листы своими английскими каракулями. На все вопросы ответил, кроме цвета глаз, не знал, какой у меня. Там же случайно узнал фамилию переводчицы и в каком издательстве она работает. Оказывается, она недавно даже перевела роман одного эмигранта о преступном мире в Союзе, написанный языком современной улицы, и он уже имеет успех.

Я поспешил в гостиницу за рассказами, а оттуда к ней. Она была неряшливо одета, лицо конопатое. Тут же согласилась прочитать. А мне уже не хотелось оставлять ей рассказы из-за этой книги о преступном мире, какого-то чтива. Поэтому я сказал, что мнение критика о рассказах не очень высокое. Какого критика, она насторожилась, и попросила показать его письмо. Но я не взял с собой письма. Это не обескуражило переводчицу. Тогда я сказал, что ее может неприятно удивить моя манера письма. Тут она впервые улыбнулась: меня ничем нельзя удивить. Потянула из моих рук папку и нажала вызов лифта. Все произошло так быстро, что только внизу я понял, у меня отобрали мои рассказы.

Вот и все. Завтра я заберу. Чтобы настоять на своем.

Она удивилась, когда увидела меня опять в приемной, и сразу предупредила, что еще не читала, не было времени. Я признался, что пришел забрать рассказы, в них ничего такого нет, ей будет неинтересно. Она нарочито вздохнула и спросила, позволю ли ей хотя бы составить свое собственное мнение? Подождите меня минуточку. Ушла к себе и принесла мне адрес и телефон литературного агента и посоветовала поговорить с ним. Таскать свои рукописи из одного издательства в другое в Америке безнадежное дело. И туг же на копировальной машине сняла копии рассказов и дала мне. После этого я переменил мнение о переводчице.

Я позвонил агенту, и она сказала, что я могу сейчас придти. Меня встретил секретарь и попросил подождать. Скоро агентша пригласила меня в кабинет. Усадила в кресло и попросила рассказать о себе. Точно, как в издательстве, где пришлось попусту заполнять анкеты, я был уверен, что и здесь это ни к чему. Но обстановка у агентши была приятная, небольшая комната, все стены заставлены полками с книгами, цветы, за окном стрельчатые зеленые крыши старых домов и отражающие солнце небоскребы. Агентша подтянутая и подвижная, письменный стол завален бумагами, видно, очень деловая. Ведь все на ней. Только телефон оплатить сколько надо денег. A у нее на столе два. У секретаря, надо думать, не меньше. И надо еще платить каждую неделю секретарю.

Стало жаль агентшу. У нее здесь было очень приятно, скорее, похоже на квартиру, чем на кабинет. Я бы только глядел в окна на крыши, такая панорама, а у нее стол стоял так, что она не могла видеть окна, ей не до крыш. Стало совестно занимать ее время. Поэтому я ответил только, где работал и учился, все равно на большее моего английского бы не хватило. Все же она спросила, какие мои произведения, толстые или тонкие. И печатали ли меня в Союзе. Меня не печатали, У меня даже было такое чувство, будто я ее обманываю, когда я почему-то поспешил сказать, что мои рассказы понравились известному московскому писателю, так неубедительно звучали мои слова в этой комнате.

После этого я почувствовал, что не могу больше ее задерживать, хотя агентша была приветлива и вовсе меня не гнала. Но оказалось, что я поднялся вовремя, в передней ее уже ждал другой посетитель, они обрадовано встретились и поцеловались. Агентша меня проводила к выходу и сказала, чтоб я позвонил, она мне скажет, возьмет ли на себя устройство моих рассказов.

Я вернулся в гостиницу, сварил суп из концентрата, кастрюлю мне дала черная уборщица. Только лег отдохнуть, Вовы попросили подняться к ним, чтобы спросить, ответил ли критик. Больше они о критике не спрашивали, а я не рассказывал, чтобы не создалось впечатление, что я хвастаюсь. При случае покажу им письмо. После этого я почувствовал, что надо уйти. Видно, когда хозяева хотят, чтобы гость ушел. Я ушел.

Опять Вовы меня позвали.

Я не ожидал, что Вовы сперва посадят меня за стол. Угощали колбасой и кофе. Твердая колбаса в Елисеевском по сравнению с этой — ливерная, сдержанно восхищался Вова. Еще нужно достать, строго поправила Люся. Ну, это я мог, похвастался Вова. Действительно, у Вовы даже лоб покраснел, так он жал на эту колбасу ножом. Нож большой, тяжелый, видно, специально для таких продуктов. А под колбасой дощечка, заметно истонченная, уж наверняка не один год Вова над ней трудился.