Марк Далет - Орбинавты

Семейству Абулафия очень повезло. Остальные десятки тысяч еврейских семей покидали Кастилию и Арагон полностью обобранными, имея при себе лишь носильные вещи, припасы и векселя короля Фернандо, которых никто нигде погашать не станет. Для жителей марокканских эмиратов, Египетского султаната и Османской империи, куда в основном направлялись еврейские изгнанники, эти документы не представляли ни малейшей ценности.

Люди покидали Кастилию на основании особого указа, подписанного королевой Исабель 31 марта в древней цитадели эмиров в Гранаде, так называемого Альгамбрского декрета об изгнании евреев, не согласных принять христианство, со всех территорий королевства, включая и заморские владения. Через несколько дней такой же указ, касающийся евреев Арагона, подписал король Фернандо.

Никто не мог в точности сказать, сколько человек было вынуждено в спешном порядке продавать за бесценок нажитое за жизни многих поколений имущество и уехать в Марокко, Турцию, Португалию и другие места, где их соглашались принять. Евреи жили на Пиренейском полуострове со времен Римской империи, поселившись здесь раньше, чем вестготы и мавры. По-видимому, речь шла о десятках или даже сотнях тысяч человек [47] Оценки числа евреев, покинувших Испанию в 1492 году вследствие Альгамбрского декрета, сильно разнятся. Называются цифры от 50 до 300 тысяч. Большинство историков указывают на 100–150 тысяч. . На сборы им было дано всего три месяца. Позже срок был продлен еще на месяц, до 2 августа. После этой даты любому еврею, исповедующему иудаизм, находиться на территории Кастилии или Арагона было запрещено под страхом смертной казни.

Алонсо удалось проведать своих друзей в Гранаде лишь через месяц после того, как вышел эдикт об изгнании. Он застал их в момент, когда вся семья была в сборе. Их бывший сосед, торговец-мусульманин, чья овощная лавка находилась здесь же, на рынке Алькайсерия, привел родственника из Феса, некоего Абдуррахмана. Тот рассказывал о судьбе первых изгнанников из Кастилии, которых недавно видел в Марокко.

— В Фесе уже прослышали о том, что указ католических королей не разрешает евреям брать с собой денег и ценностей, — говорил Абдуррахман, поглаживая шелковистую черную с проседью бороду. Алонсо показалось, что, искренне сочувствуя слушателям, он в то же время наслаждается тем, что находится в центре их внимания. Его арабский отличался от гранадского, но не настолько, как египетский или дамасский, и понимать его было легко. — Вот по городу и прошел слух, что некоторые из евреев обязательно попытаются как-то спрятать и провезти с собой драгоценности.

— Как же это возможно? — удивился Леви-Исхак, муж Дины. — Ведь людей перед погрузкой на корабль тщательно проверяют.

— Можно проглотить драгоценный камень, и тогда проверка его не обнаружит.

Присутствующие встретили эту идею возгласом изумления.

— Кто же на такое пойдет? — не поверил старый Муса. — Так можно и жизни лишиться!

— Да, риск есть, — важно кивнул Абдуррахман. — Но ведь уезжают тысячи и тысячи людей. Среди такого количества всегда найдется кто-нибудь, кто готов рискнуть. К тому же приехать в чужую страну, не имея никаких средств, никакого имущества, никакой родни, — некоторым покажется, что это еще больший риск, разве нет?

Никто не ответил, лишь Дина уткнулась в плечо Леви-Исхака, а тот ей шептал что-то успокоительное. Ханна взяла у нее младенца и вышла из комнаты, забрав с собой двоих детей Рафаэля.

— К чему я это говорю, — продолжал рассказчик. — В последние дни в Марокко участились случаи нападения на евреев из Кастилии. Самое ужасное, что, поскольку брать у них было нечего, нападавшие вспарывали им животы. Искали спрятанные в желудке драгоценности…

Он выдержал паузу, сокрушенно качая головой. Дина, всхлипывая, выбежала из комнаты.

— Будем уповать на Господа, Бога Израиля, — произнес Рафаэль, решительно вставая с места и давая тем самым понять, что беседа окончена. — Не важно, как давно здесь живут евреи. Это не наша страна. Негоже нам рыдать, уходя отсюда! На все воля Господа. Евреи плачут, только покидая Иерусалим…

Когда все разошлись, он отвел Алонсо в закрытую лавку.

— Почему бы вам не креститься и не положить конец всем этим мучениям? — Алонсо долго колебался, прежде чем задать этот вопрос. Он понимал, что может обидеть друга, но не мог не предпринять попытки, пусть даже обреченной на неудачу, спасти Рафаэля и его семью от изгнания. — Ты только не принимай это как упрек. Я действительно пытаюсь понять, почему огромная масса людей готова пойти на такие лишения, на смертельный риск, подвергая опасности и себя, и близких, лишь бы не принять, пусть хотя бы для вида, чужую веру. Ведь многие другие, как среди мусульман, так и среди евреев, все же крестятся.

Рафаэль вздохнул, подумал, сжав губы. Затем посмотрел прямо в лицо Алонсо:

— То есть ты предлагаешь нам поступить так, как ты?

— Я не предлагаю. Я спрашиваю, почему вы даже не рассматриваете такой возможности.

— А ты смог бы креститься, если бы по-настоящему верил в истинность ислама?

— Думаю, в этом случае мне было бы труднее, но если бы опасность угрожала моей жизни, то, пожалуй, я бы все равно крестился. Разве Богу нужно, чтобы мы служили ему мертвыми, а не живыми?

— Алонсо, что ты чувствовал, когда сделал это? — спросил Рафаэль. — Признаться, ты очень меня удивил! При всей твоей образованности, начитанности, при всем твоем знакомстве с идеями христиан и язычников, я все же не ожидал, что ты так поступишь. Когда-то твое мусульманство казалось мне искренним.

Алонсо задумался.

— Я почувствовал облегчение, — сказал он после паузы, — от того, что не надо больше притворяться, отбивая вместе со всеми поклоны в мечети, и досаду от того, что теперь придется притворяться, отбивая вместе со всеми поклоны в церкви.

— То есть ты думал только о поведении людей и о том, что они о тебе подумают. А о Боге ты думал?

— Мне кажется, я все время думаю о Боге, Рафаэль. Но ты все задаешь вопросы, а на мой так и не ответил.

— Видишь ли, друг мой, — Рафаэль поправил каштановую прядь, выбившуюся из-под небольшой шапочки на макушке, — я на самом деле, а не притворно верю, что Господь избрал наш народ для служения Ему и велел нам выполнять Его заповеди. И что Он, да будет благословенно Его имя, не желает, чтобы я, гранадский еврей Рафаэль бен Моше, даже для видимости исполнял заповеди чужих учений. — Рафаэль произносил отдельные слова с таким нажимом, что казалось, он делал это с заглавной буквы, хотя в его родных языках — арабском и древнееврейском — таковых букв не существовало.

— А как ты узнал об этом избранничестве и о том, чего хочет Бог?