Роберт Хелленга - 16 наслаждений

Последний вопрос был единственным, на который скорее всего можно было дать определенный ответ, но не раньше, чем римский друг Сандро – торговец антикварными книгами – фактически продаст издание. Как и мадре бадесса, он отказался назвать цифру, но он очень хотел скорее увидеть книгу. И по сути после того, как книга будет двое суток выдержана в тимоловой камере, не было причин не отослать ему ее в разброшюрованном виде в solander [124] Золевая (нем.) коробке, которую я специально для этого сконструировала. Но я хотела быть абсолютно уверенной, что все споры плесени уничтожены, и, кроме того, я не доверяла итальянской почте. Сандро собирался был ехать в Рим в январе или феврале, чтобы лично предстать перед церковным судом, высшим судом Римско-католической церкви, и предложил взять книгу с собой. К тому времени я уже буду в Чикаго.

Каждый знает историю Паоло и Франческо, [125] Персонажи «Божественной комедии» Данте, осужденные на муки в аду за сладострастие. но давайте я все равно напомню ее:

Сандро и я больше тоже не читали. То, что произошло между нами, не было, надо полагать, столь возвышенным, как роман между Паоло и Франческой, но и возраст у нас был не столь романтический. Однако в наших отношениях была доля особого изящества и обходительности. Сандро отвел меня в спальню и раздел перед высоким зеркалом, которое по-итальянски называется «психе» – слово, переводимое еще как «душа». Я любила прежде, но никогда раньше я не испытывала вожделения. По крайней мере, такого вожделения. Все так хорошо мне знакомые недостатки моего коренастого, плотного телосложения, казалось, исчезли перед этим зеркалом. Я была как статуя, в которую вдохнули жизнь, и она очнулась от неподвижности. И мое лицо наполнилось каким-то свечением, которое даже не хочется скрывать пудрой. День был в самом разгаре, и фигуры, украшавшие раму зеркала, были четко видны. Суд Париса: Афродита, Гера и Афина – все голые, как пингвины… Я протянула руку и дотронулась до них. Дерево было гладким и прохладным.

– Кого из них выбрал бы ты? – спросила я.

– Дай подумать, – сказал он. Его лицо было серьезным, как будто он производил в уме какие-то сложные подсчеты.

К тому моменту на мне уже ничего не осталось, кроме лифчика и трусов, и мне было интересно, что из них он снимет первым. Он сбросил пиджак и закатал рукава рубашки, как человек, собирающийся заняться серьезным делом, но по-прежнему был в галстуке.

– Синьорина, – сказал он, – я бы выбрал тебя.

Он снял остатки моей одежды, и вот я уже тоже нагая, как пингвин, такая же, какой я стояла на скале над морем в Сардинии, – и снова готовая к прыжку.

Когда я вернулась в монастырь, я была уверена, что для всех будет очевидно, что произошло, но, казалось, никто ничего не замечал, и наша работа продолжилась как обычно. Разница была только в том, что мои дневные экскурсии стали более частыми и продолжительными. И потом однажды я вернулась в монастырь только в одиннадцать вечера. Это поздно для Флоренции, где люди рано ложатся спать. Для меня это тоже было позднее время. Я впервые так надолго задержалась впервые пропустила ужин. Никто мне никогда не говорил, что я должна возвращаться к тому или иному часу, но мне все равно было неловко. Я не знала, пустит ли меня привратница или нет. Но ничего не оставалось, как позвонить в дверь, что я и сделала.

Дверь отворилась моментально. Но открыла ее не привратница, а мадре бадесса. В испуге я старалась прочесть выражение ее лица.

– Я волновалась, – сказала она, отворачиваясь от меня и поправляя что-то на столе, где лежали всякие памфлеты и информация о монастыре.

Это была маленькая комната, наподобие приемной похоронного бюро, куда ты приходишь, чтобы обговорить все с владельцем. Она освещалась лампочкой не более чем в десять ватт. Стены все пропитаны сыростью. Ковровое покрытие было снято.

– Можно мне с тобой поговорить?

Я подумала, что она будет спрашивать, где я была, как делала мама, когда я возвращалась поздно. Она всегда ждала меня и не ложилась спать, независимо от того, сколько было времени, и насколько тихо я входила. Но это было приятно. Мы всегда немного болтали, и я рассказывала ей обо всем, что произошло. Мне никогда не хотелось ее обманывать, хотя иногда я значительно приукрашивала правду.

– Конечно.

– Не здесь.

Я пошла вслед за ней в ее кабинет.

– Пожалуйста, садитесь. – Между нами возникло что-то формальное, отстраненное, странное…

– Вы о чем-то хотели меня спросить?

Я подумала: она догадывается, что произошло, просто глядя на меня или по запаху, исходящему от меня.

Мадре бадессе было явно не по себе.

– Могу я спросить, каковы ваши планы?

– Мне нужно скоро уезжать.

– Вы едете в Рим?

– Нет, в Люксембург. Я лечу самолетом «Исландских авиалиний». Сначала в Рейкьявик, потом в Нью-Йорк и затем домой.

– Вы не думали о том, чтобы остаться подольше?

– Я думала об этом, но я должна вернуться к работе. И я надеюсь, что папа ждет меня к Рождеству.

– Потому что, как вы, полагаю, сами знаете, мы будем рады, если вы задержитесь. Вы можете остаться, на сколько захотите.

– Спасибо, мадре бадесса. Вы очень великодушны.

– Возможно, скорее эгоистична, чем великодушна.

– Вы не должны так думать.

– Вы были здесь счастливы? Достаточно счастливы?

– Достаточно. – Мне было не по себе. – Нет, более чем достаточно.

– И вам наш образ жизни не показался старомодным или отталкивающим?

– Нет, как вы можете так говорить?

– Потому что мир относится к нам с большой неприязнью. Я сама жила в миру, и я сама так думала. Я считала, что монашество – это своего рода бегство от жизни, уход от ответственности. Но не тревожьтесь так сильно, я не собираюсь спрашивать вас, не нашли ли вы в этом свое призвание! – улыбнулась она.

Я несколько успокоилась. Мы явно к чему-то подходили…

– Когда я вышла замуж, – сказала она, – я думала, что больше никогда не буду одинока. Но это было не так.

Я не знала, как реагировать на ее слова.

– Мы с мужем жили вполне благополучно, – продолжала она. – Мы занимались швейными машинами и покупали местную шерсть, которую обычно отправляли в Милан… Он всегда был честен со мной.