Иосиф - Эшелон

Потянулись скверные дни. Положение ухудшалось с каждой неделей. Помню, я ехал в ночной электричке в Лосинку, где в убогой комнатушке ютилась моя бедная мама. Сидевшие напротив подростки гнусно меня обзывали всякими мерзкими прозвищами («жид» — самое невинное). Смотрели на эту сцену многочисленные пассажиры, для которых вагонное зрелище было забавой. Некоторые из них присоединили свой голос к лаю этих собак. А мальчишки были самые обыкновенные ремесленники — и это казалось особенно страшным — смотреть, как они внезапно превратились в стаю злобных волчат. Помню, как где-то внутри у меня зрело и расширялось чувство отвратительного, постыдного страха — древнего еврейского страха перед погромом. Этот случай был далеко не единственный. Хорошо организованная и направляемая сверху «волна народного гнева» росла и набирала силу по экспоненциальному закону.

В эти недели зимы и весны 1953 года подвергались суровой проверке чувства и отношения между, казалось бы, близкими людьми. Одна моя хорошая знакомая, наблюдая мое подавленное состояние, с некоторым раздражением заметила: «Но ведь не может быть, чтобы в нашей стране вот так просто посадили ни в чем не повинных людей. Нет дыма без огня. Значит, не такие уж твои врачи кроткие агнцы»… Не все из моих друзей так говорили — мне, по крайней мере — но думали так многие.

Пошли темные слухи, что далеко на Востоке срочно строятся лагерные бараки, чтобы принять трехмиллионное еврейское население Советской страны, тем самым оградив его от «справедливого гнева» коренного населения. Некая журналистка по имени Ольга Чечеткина поместила в «Правде» огромную статью под названием «Почта Лидии Тимашук», [48]наполненную черносотенными истерическими воплями и призывами «простых советских людей». Во всех газетах народ взахлеб читал о гнусных хищениях и прочих мерзких преступлениях этих самых, которые в войну «отсиживались в Ташкенте». Чтения сопровождались соответствующими комментариями. В воздухе пахло хорошо организованным погромом. Дышать уже было нечем.

И тут случилось великое чудо — вполне в духе классической библейской традиции. Говорят, что дыхание Чейн-Стокса пришло к Лучшему Другу Простых Советских Людей в день знаменитого еврейского праздника Пурим. Увы, я до сих пор не удосужился проверить это любопытное совпадение. Хочется верить, что это было именно так.

Но, конечно, полную аналогию между двумя судьбоносными событиями в истории моего народа, разделенными двадцатью четырьмя веками, провести нельзя. Не было в 1953 году аналога слабовольного, но в сущности не злого персидского царя Ахашвероса (Артаксеркса), не было, по-видимому, и злобного Министра Амана — (Берии?). И, конечно, не было прекрасной Эстер-га-Малке (по-христиански — Эсфири) — гипотетическая племянница Кагановича на эту роль явно не тянула. Все было по-другому, но финал драмы готовился такой же, как в древней персидской державе.

Почему-то очень смутно, как бы «экстрафокально», помню наполненные тяжелой тревогой и коллективной истерией дни похорон Сталина. Нет, я не почувствовал сразу облегчения. Меня угнетал вопрос — что будет дальше?

Довольно быстро, однако, жизнь вошла в какую-то новую колею. В стране был полный порядок. В газетах часто появлялись статьи о Великом покойнике, тень которого, однако, прямо на глазах, неотвратимо уходила в прошлое все дальше и дальше. И я опять, после нескольких месяцев перерыва, стал предаваться целиком захватывавшим меня размышлениям о тогда еще совершенно загадочных источниках космического радиоизлучения. Я был молод и был готов в самом буквальном смысле штурмовать небо.

Уже больше двух лет я мучительно раздумывал о природе ныне такой знаменитой Крабовидной туманности. Эта туманность оказалась к тому же ярчайшим источником радиоизлучения. Я пытался объяснить это радиоизлучение как «продолжение» ее оптического излучения. Никто тогда не сомневался, что последнее сводится к давно уже известному тепловому излучению образующих туманность горячих газов. Именно таким способом излучали все известные тогда астрономам газовые туманности. Увы, мои попытки потерпели фиаско — слишком интенсивным было радиоизлучение Крабовидной туманности, чтобы быть продолжением ее оптического излучения.

Временно забыв об оптическом излучении «Краба», я накануне нового, ничего хорошего никому не сулившего, 1953 года понял природу радиоизлучения этой туманности. Все дело — в космических лучах, которыми буквально «начинена» Крабовидная туманность. Вернее, в электронах сверхвысоких энергий, которые, двигаясь в магнитных полях туманности, должны излучать электромагнитные волны. Я успел опубликовать эту работу, а потом наступили описанные выше мрачные времена. В эти зимние месяцы мне было не до науки.

Но грозовые тучи рассеялись… «Увы, к позору всех людей Вождь умер собственною смертью…» — метко обрисовал ситуацию один хороший поэт. И вот, 5 апреля после полудня я стоял на Пушкинской площади, ожидая трамвая № 17, который должен был отвезти меня в останкинский барак, где я тогда жил. Почему-то трамвая не было очень долго, и от нечего делать я подошел к газетному стенду, где меня сразу же обожгла очень краткая заметка (хроника), что «врачи-отравители» реабилитированы и все обвинения с них сняты! Никогда не забуду горячей волны радости, которая буквально залила меня, так что я едва не упал. Тут подошел набитый до отказа мой трамвай, куда я, что называется, «ввинтился». Я висел на поручне в этой немыслимой тесноте, и каждая моя клетка, что называется, пела от счастья. И вдруг молнией пронзила мысль, казалось бы не имеющая никакого отношения к реабилитированным врачам. «Ведь если нельзя было объяснить радиоизлучение Краба продолжением его оптического теплового излучения, то почему бы не объяснить оптическое излучение этой туманности продолжением ее радиоизлучения, имеющего, как я тогда уже знал, заведомо нетепловую природу? Значит, оптическое излучение Краба тоже нетепловое, оно порождается «релятивистскими» электронами, но с энергией еще в сотни раз большей, чем у тех, которые вызывают радиоизлучение!»

Трамвай тащился до Останкино минут 45. Я был в каком-то сомнамбулическом состоянии. За эти 45 минут я в уме выполнил весь теоретический расчет этого излучения. Приехав домой, я тут же без единой помарки написал статью в «Доклады Академии Наук», которую через неделю представил Григорий Абрамович Шайн.

Думаю, что это лучшая моя работа. Она вызвала настоящий взрыв дальнейших исследований во многих странах. Круги от этого взрыва расходятся до сих пор.

Через пару недель меня встретила моя знакомая (та самая), с которой я все эти три месяца не встречался, и как ни в чем не бывало, улыбаясь, сказала: «Вот видишь — а ты кипятился! Выпустили же твоих врачей — значит они невиновны. Это прямо написано в газетах». Мне нечего было ей возразить.