Роберт Кормер - Восемь плюс один

— Ладно, если я достаточно взрослый, чтобы работать, то, наверное, созрел, и для женитьбы, — ответил Арманд, адресуя сказанное матери, в то время как его глаза не могли отклеиться от отца. Арманд редко мог смотреть куда-нибудь в пустоту. Сотни раз я видел, как он стоит с битой, не отрывая взгляд от мяча, а затем искусно посылает его за пределы поля, чтобы успеть его обежать по кругу и коснуться «базы». Он был рекордсменом «Френчтаунских Тигров», и на его счету было немало разбитых окон в соседских домах. С битой он управлялся лучше кого-либо еще в нашем квартале, а когда учился в школе, то был активистом группы дебатов, обсуждающей, например, почему американское правительство должно взять под контроль и национализировать железные дороги. К тому же он великолепно играл в баскетбол, и у него всегда находилось время на любовь. «Это — то, что заставляет вращаться мир вокруг своей оси, мальчик Джерри», — сказал он мне, когда я наблюдал за тем, как он незадолго до того расчесывался перед зеркалом.

Я был намного младше его и имел свое собственное мнение о любви, как о чем-то дурацком и излишне неприятном, заставляющем идти на ужасные танцы, надевать воскресный костюм, скажем, вечером в среду и принимать ванну два или три раза в неделю. И все же я допускал, что, если Арманд мог столь искренне отдаваться любви, то что-то хорошее в этом все-таки было.

Однако в тот вечер за ужином я ему не завидовал, внезапно поняв, что за несколько прошедших месяцев он заметно изменился. Иногда он не мог вспомнить, какой сегодня день, и быть одновременно хмурым и счастливым. Иногда, вечерами он сидел на ступеньках веранды, глядя в никуда, и мог не заметить меня, когда, проходя мимо, я задевал его за плечо, или мог безразлично качнуть головой, когда я его спрашивал об успехах на бейсбольной тренировке.

— Сколько ты зарабатываешь на фабрике? — спросил его отец, взяв со стола еще один ломтик хлеба.

— Пятьдесят центов в час, в следующем месяце будет еще больше, — ответил Арманд.

— И сколько ты скопил?

— Двести десять долларов, и у нее почти столько же. Она работает секретарем в одной из контор в центре города и говорит, что согласна работать, чтобы мы смогли устроиться.

— Она… она… — сердито прервала его мать. — Кто — она?

— Да, которая? — спросила Эстер. С ее аппетитом, очевидно, что-то случилось, потому что она положила вилку на стол рядом с еще почти полной тарелкой. — Это — кто: Иоланта, Тереза, Мэри-Роуз или Джин?

Мать успокоила ее взглядом.

— Думаю, что их количество не должно быть известно, ты как-то говорила Ма, — подключился Пол. Он был умным, хорошо учился, каждый раз в конце года приносил домой похвальные грамоты, и, конечно же, действовал всем на нервы.

— Достаточно, — скомандовал отец, будто судья, ударив молотком по деревянной наковальне и обратился к Арманду: — Сын мой, ты больше не мальчик. Ты работаешь больше чем год, начав сразу после окончания школы, и уже знаешь, что такое зарабатывать на жизнь. И, я полагаю, что каждому человеку нужна любовь, свадьба, а затем — дети.

Мать фыркнула и отвернулась. Она всегда утверждала, что отец был неисправимо романтичен, и почему-то боялась ходить с ним на свадебные церемонии, круглый год проводимые в Холле Святого Джона, потому что он всегда становился сентиментальным и плаксивым, выпивал слишком много пива и настойчиво толкал тост за тостом о красоте любви, или пел старые канадские баллады об умерших или о разбитых сердцах.

— А можно ли, наконец, узнать имя той, которая войдет в нашу семью? — спросила мать.

Арманд почесал затылок и потащил свою голову за ухо, что было плохим знаком.

— Джессика Стоун, — произнес он.

— Джессика? — спросила Эстер. — Что это за имя такое?

— Стоун… Стоун… — размышляла мать.

— Она протестантка, — воскликнул Пол. Его голос напомнил захлопывающуюся дверь.

Мать перекрестилась, и воцарилась устрашающая тишина, из чего следовало, что мы все уставились на отца. Его голова склонилась, а огромные плечи просели в недоумении. Суставы его пальцев побелели, когда он сильно сжал край стола. Я тоже сильно сжал край стола, напрягшись в ожидании грядущего взрыва. Но когда, наконец, отец поднял голову, то никакого насилия за этим не последовало. Неуверенное спокойствие в его голосе меня насторожило, потому что это всегда внушало ужас.

— Ладно, — начал он устало. — Ты не хочешь красивую канадскую девушку. Возможно, ты не любишь гороховый суп, или стройную ирландку, возможно, тебе не по нраву кукурузный бифштекс с капустой, или итальянку — они тоже хороши, если ты не любишь лазанию или спагетти, — в его глазах собралась ярость. — Но протестантка? Ты что, сын мой, сошел с ума? Для этого мы отправили тебя в лучшую католическую школу? Для этого ты служил мальчиком у алтаря? Чтобы жениться на протестантке?

— Я ее люблю, — ответил Арманд, подскочив на ноги. — Это не Канада, Па, это — Соединенные Штаты Америки, тысяча девятьсот сорок первый…

— Арманд, Арманд, — прошептала мать с мольбою в голосе.

— Эй, Арманд, — вдруг ярко и с интересом вмешался Пол. — Она будет из каких протестантов?

— Что значит, из каких протестантов? — прорычал отец.

— Из конгрегатов, — ответил Арманд. — Она поет в хоре конгрегатской церкви. Она — замечательна и верит в бога…

Волнение закипало в моих венах. Я ни разу не был знаком с кем-нибудь из другой конфессии. Наша семья прибыла из Канады позже других, и мы обосновались в квартале, удаленном от мира протестантов и янки. Хотя мой отец стал пламенным патриотом, во всем верно поддерживающим Френсиса Делано Рузвельта, и лояльным демократом, он редко бывал за пределами Френчтауна. В результате я почти не видел протестантов. Они были людьми, жившими на другом краю города, которым в воскресенье утром не надо было идти в церковь, если не хотелось оставить теплую постель, чьи церкви могли быть закрыты на время летних отпусков. Сестра Анжела уверяла нас, что для протестантов небеса также не были закрыты, но она имела в виду, что именно католическая церковь лечила сердца, делая их совершенными. Внезапно мое волнение перешло в чувство, что под моими ногами рушится мир. Я очень любил отца и мать, и при этом переживал за Арманда, стоящего рядом за столом, походя на некоего одинокого героя, противостоящего всему миру.

Отец вдруг расслабился. Он пожал плечами и улыбнулся.

— Ладно, о чем нам волноваться? — спросил он у матери. — На этой неделе протестантка, а на следующей — возможно, …индианка, а дальше…

— На следующей неделе, в следующем году и навсегда, это будет Джессика, — закричал Арманд. — Это не щенячья любовь, Па. Мы с ней вместе уже семь месяцев.

Для Арманда, конечно, это было своего рода рекордом.