Роберт Кормер - Восемь плюс один

Я стоял перед зеркалом и сбривал усы.

Для начала потребовалось не меньше двух часов, чтобы добраться от Бостона до Монумента. Это заняло вдвое больше обычного из-за аварии на подъезде к Конкорду, когда движение в три полосы превратилось в однополосное, образовав очередь из машин длиною в три мили, что напоминало гигантскую металлическую гусеницу, еле продвигающуюся фут за футом. Тем временем, моя голова начала раскалываться, глаза уподобились сырым луковицам, а в желудке закачалось озеро рвоты, в чем виноват был я сам. Меня ожидал обычный день вместе с Халли. Как и в любой другой четверг, я был осторожен, старался ни в чем не принимать участия и за день до того пораньше лег спать. Но именно перед этим у меня состоялась совсем не нужная мне встреча с Маклафлином. Спорить было бесполезно, и просить его о чем-либо также было впустую. Зная о моей личной жизни, он лишь кисло улыбнулся. Это привело меня к уединению и к жалости к себе, приведшей к нескольким рюмкам крепкого напитка в баре через дорогу от нашего офиса. Ко всему меня как никогда уязвила необходимость прибыть на встречу в Кембридж, которая стала для меня не более чем псевдо-интеллектуальным разговором. Вдобавок ликер — результат этого «псевдо», много обещаний и больше ничего, кроме ненужного шума, сожалений об ошибках прошлого и отчаяния. Так или иначе, я справился с утренним похмельем, осознавая, что Маклафлин видел мое состояние, когда я вяло и болезненно передвигался по офису. И я подумал: «Черт с тобой, Мак. Ты думаешь, что она меня сегодня не дождется. Вот, приму холодный душ, и сон долой. Халли меня дождется. Я обязательно приеду».

Вероятно, я приехал позже, чем обычно, но постарался сделать вид, что ничего не произошло. Халли аж запрыгала от восхищения, когда увидела, как еду по улице. Я сделал резкий разворот, зная, что, неодобрительно нахмурившись, Элисон наблюдает из окна налитыми кровью глазами. Краснота белков сама по себе была достаточно оскорбительной для ее прохладных серых новоанглийских глаз, а мое опоздание оскорблением ее приверженности к точности и пунктуальности (еще до нашей свадьбы она была школьным учителем и любила расписывать все по минутам, делая расписание на каждый следующий час). Как бы то ни было, я остановился у ее дома с визгом тормозов, и в порыве эмоций издал длинный и громкий гудок. Я всегда делал так, чтобы это походило на вызов, убивая на нет все, что у нас с нею было связано, будто умирающий, прячущий в ладони спасительную пилюлю, которая могла бы еще на час продлить его жизнь.

Халли выскочила из подъезда, одевшись в ослепляющее розовое платье с веселыми кружевами. Халли — это моя истинная любовь, единственный человек, который может меня утешить и простить, успокоить боль всего, что накопилось в нарывах моих грехов.

«О, папа, я знала, что ты приедешь. Я не сомневалась», — завопила она, бросаясь в мои объятия.

Мое лицо оказалось закопанным в ее пахнущих шампунем волосах, и в него вжался рельеф знакомой географии ее костей и плоти.

— Разве можно тебя остановить? — и затем смех: — Не отвечай.

Потому что иногда, бывало, что у меня не было возможности приехать.

— Сегодня в луна-парк, Папа? — спросила она.

Выстрел солнечными лучами по моим распухшим глазным яблокам. Даже темные очки не спасали воспаленные глаза. К тому же передо мной предстала перспектива кружения на карусели со всеми болезненными ощущениями во всем моем теле. Но, зная, что Элисон стоит за белыми занавесками, я уверил Халли:

— Все, что не пожелаешь, бэби, все, что не пожелаешь, — мне хотелось, чтобы Элисон знала, что кто-то меня все-таки любит. — Все, что не выше неба.

Халли была моей по четвергам, и на протяжении двух лет наших совместных четвергов, мы уже сделали не один круг по магазинам, продающим всякие смешные вещи, дневным киносеансам, не раз бывали на Муссокских пикниках, в кегельбане, в луна-парке — везде, куда взрослый может придти с ребенком. Балуя ее, я был достаточно осторожен. Мы делились знаниями, играли в необычный хоккей и оба изо всех сил игнорировали мир, выстроенный за спиной у каждого из нас: она — правильно организованный и стерильный мир ее матери, а я — мир много выпитого «Мартини», тесного окружения женщин и никогда не сбывающихся планов.

Почему-то подумал об отце. Как-то мы с Халли заехали на кладбище, где я стоял у его могилы, пытаясь его вспомнить. Чаще всего вспоминаю время, когда несколькими неделями до его смерти мы сидели вдвоем в доме ухода за престарелыми. После долгих минут молчания, он сказал: «Главное, Хови, всегда оставаться мужчиной».

Он начал плакать. Слезы покатились из глаз с покрасневшими белками. Я стал его жалеть, как и остальных стариков, которым только и осталось, как оглядываться назад. Спустя какое-то время я спросил: «Что значит оставаться мужчиной, папа?» Мне не столько было это интересно, сколько нужно было поддержать разговор.

Мой бедный отец. В его жизни было слишком много виски, слишком мало любви и вообще никакой удачи — в картах, в костях и на работе, где бы он не работал. Ни одно его дело не клеилось.

«Оставаться мужчиной», — начал отец, вытирая щеки. — «Состоит в том, чтобы наблюдать крушение собственной жизни и не испытывать к себе жалости, при этом ни перед кем не оправдываться, идти дальше, терпеть…»

Тот день был длинным, и мне не терпелось уйти, оставить в одиночестве старика, называющего себя моим отцом. Вскоре я уехал, думая по дороге: «В словах он преуспевал всегда, не так ли? И что же получилось? Жена, чья ранняя смерть дала ему повод для того, чтобы тонуть в бутылке за бутылкой; сын, чье рождение стало причиной ее смерти, которого передавали от дяди к тете, а затем кузену. И, все же, он старался быть отцом, по-своему, всегда появляясь по праздникам, увешанным подарками и с дюжиной рассказов о больших приключениях в городах, куда он ездил по торговым делам…»

Теперь, мы с Халли выехали на Спрус-Стрит, затененную высокими деревьями, и я был свободен. Посещение кладбища на повестке этого дня не стояло. Халли весело болтала о всяких глупостях. Она рассказывала о карнавале, устроенном ею и ее друзьями, и о том, что об этом писали в газете, потому что вырученные деньги пошли на благотворительные цели. Она перечислила все, что они с Элисон купили из школьной одежды, потому что сентябрь был не за горами. Она перебирала названия всего, что важно для десятилетней девочки, из чего состоит ее жизнь, а я слушал, наслаждаясь одним лишь ее присутствием рядом со мной. У нее были темные волосы, заплетенные в косички, в отличие от белокурой Элисон с прямыми, ложащимися на плечи волосами, и это отличие в глубине души меня восхищало. Халли продолжала болтать: