Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

После кино я иду на крышу. Свет в комнате Зари не горит. Вдруг я замечаю на стене между нашими домами листок бумаги, прижатый камешком, чтобы не унесло ветром.

Я поднимаю листок. Зари нарисовала меня. Я стою в переулке под дождем, прислонившись к дереву, и смотрю на девушку, которая в отдалении уходит к реке. Она уплывает прочь, как безликий ангел. В длинных волосах — белая роза, как та, что я подарил Зари. Вдали виднеется гора с покрытой снегом вершиной. Зари сумела передать чистоту снега, величественность и спокойствие и в то же время зыбкость очертаний. Внизу страницы надпись: «Когда скажешь мне, кто она, я дорисую лицо твоего ангела».

Я стою на крыше, глядя на покачивающуюся фигуру женщины, которая поднимается ко мне по ступеням. Я не могу различить ее черты, но меня завораживает ее плавная походка и распустившаяся белоснежная роза в волосах, напоминающая о Зари. Это она? Надеюсь, да. Ласковый и в то же время сильный ветер доносит издали аромат розы. Надо бы подождать, но меня подводят ноги, и вот я уже бегу к ней, широко раскинув руки, чтобы заключить ее в объятия. Я вижу, как она протягивает ко мне руки, кажется, я успею ее подхватить, но она скользит по крыше и падает с края. В горле застревает крик. Я сажусь на вымокшей от пота постели, ловя ртом воздух и задыхаясь, а в ушах рефреном звучат слова моей матери о людях, падающих с крыш.

Я в палате один. Из маленького квадратного оконца в двери падает столб тусклого света. Я сжимаю холодные пальцы, потом сильно трясу ими, словно мшу стряхнуть ночной кошмар, как грязную воду. В коридоре бродят, неразборчиво бормочут другие пациенты, и меня это, как ни странно, успокаивает. Веки тяжелеют, но я не осмеливаюсь вновь провалиться в сон. Я срываю с кровати намокшие простыни, ложусь на непокрытый матрас и принимаюсь считать шаги медсестер, совершающих свои бесконечные обходы.

И снова множество вопросов осаждают мой рассудок. Почему я здесь? Почему я не могу вспомнить недавние события? Иногда я не узнаю родителей, когда они входят в палату. Почему? Почему мне не освободиться от кошмаров, досаждающих днем и ночью?

Заторможенному рассудку мучительно трудно доискиваться ответов. Я выбираю единственный вариант: игнорирую эти вопросы, и тут же опускается туман беспамятства. Туман в голове похож на палатку, в которую я заползаю, чтобы уберечься от помех и опасностей. Вот так я переживаю ночь.

В следующий раз, когда приходит Яблочное Лицо, я говорю ей, что мне надо лекарство, которое могло бы прекратить сны. Она просит меня описать их, но я отвечаю, что почти ничего не помню.

Она уверяет, что мое состояние нормальное и, скорее всего, временное.

К Зари в гости приехала Сорайя, Переодетый Ангел. Родители Фахимех решили провести несколько последних летних дней на Каспийском море и увезли ее. Мы с Ахмедом умираем от скуки. Без Фахимех нам нельзя ходить в дом Зари.

Ирадж при каждом удобном случае старается похвастать новыми изобретениями, но мы не обращаем на него внимания. Чаще всего просто непонятно, что же он пытается сделать; его устройства кажутся никчемными безделушками, не имеющими практического применения.

Моя мать узнала, что рябина предупреждает болезни печени. Она купила новый пестик для измельчения коричневатых ягод и собирается раскладывать сырье на солнце для сушки, а потом хранить порошок в маленькой стеклянной банке. Мы с Ахмедом думаем, как она заставит нас это съесть.

— Она подсыплет порошок в чай, — говорит Ахмед. — Я больше не пью чай в твоем доме.

— Я тоже, — говорю я, и мы смеемся.

Сорайя и Зари сидят у бассейна под вишней. Сорайя всегда в чадре, даже во дворе Зари. Полагаю, она знает, что нам видно ее с крыши. Она очаровала всех жителей переулка. Мать Ираджа, ее ярая поклонница, говорит всем, что Сорайя — прекраснейшее существо на свете.

«У нее лицо ангела и тело русалки. От взгляда ее огромных голубых глаз захватывает дух! У нее нежная кожа, а волосы похожи на спокойное море. Ее слова звучат, как стихи, изысканные и утонченные. Ее голос как ангельское пение, волшебное и умиротворяющее».

Чадра Сорайи напоминает о словах нашего учителя Закона Божьего господина Горджи, который в прошлом году рассказывал, что все женщины в его семье носят чадру. Он сказал, что женщина без покрывала выставляет на продажу свою сексуальность, что каждый знает — мужчины запрограммированы желать женщин, выставляющих напоказ свое лицо и тело, и что в нравственном обществе не должно быть сексуально возбужденных мужчин, вожделеющих к чужим женам, матерям и сестрам!

— Он действительно все это сказал? — спрашивает Ахмед. — Должно быть, в один из тех дней, когда он выставил меня из класса.

Как бы печально это ни звучало, все это правда. Потом я рассказываю ему, как господин Горджи говорил, что добиваться для женщин равных прав с мужчинами означает идти против исламских традиций. Господин Горджи называл восьмое января тридцать шестого года — день, когда шах Реза снял с женщин покрывала, — самым мрачным днем в истории Ирана. Он говорил, что в справедливом обществе правительство создает условия, чтобы женщины могли состязаться друг с другом, исполняя роли, специально для них предназначенные, — взращивание детей, обучение девочек и кулинария.

Ахмед смеется и говорит, что потребует от Фахимех выполнения всего этого, чтобы знала свое место в семье.

Мы с Ахмедом заметили, что Ирадж проводит много времени в переулке. Каждый раз, как там появляются Переодетый Ангел и Зари, у него на лице отражается беспокойство. Он становится неуклюжим и смущенным, говорит с запинкой и провожает Переодетого Ангела взглядом всюду, куда бы она ни шла. Однажды он сказал мне, что, будь он на пару лет постарше, его мать хотела бы, чтобы он женился на Сорайе. Ему очень обидно, что он не знает, как она выглядит.

Я вспоминаю лекцию господина Горджи о вожделении и морали, и меня разбирает смех. Чадра защищает Сорайю от похотливых глаз Ираджа, но не мешает ему вожделеть.

Однажды ранним вечером я сижу под стеной, отделяющей мою крышу от крыши Зари, и читаю книгу. Вдруг я слышу голос Зари по другую сторону стены. Она разговаривает с Переодетым Ангелом. Я собираюсь встать и поздороваться, но понимаю, что Зари плачет. Не желая смущать ее, я остаюсь сидеть.

— Мужайся, — говорит Переодетый Ангел. — Не унывай, Господь заботится о том, чтобы управлять всем сущим, учитывая интересы всех сторон. Пока тобой движут добрые намерения и ты живешь с чистым сердцем, Божья милость обратит твою добродетель в счастливую судьбу.