Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

Раздается звонок в дверь. Когда Ахмед открывает, Фахимех отталкивает его и мчится ко мне. Она бросается мне на шею, вновь и вновь целует меня, по щекам у нее катятся слезы. Я чувствую, как она дрожит в моих руках. Она коротко постриглась и выглядит взрослее.

— Что случилось с твоими волосами? — со смехом говорю я, стараясь сдержать слезы.

— Просто нужна была перемена, вот и все, — тонким голосом говорит она, изучая меня заплаканными глазами. — Похоже, ты сильно похудел.

— Мне тоже нужна была перемена, — говорю я.

Она смеется и крепко прижимает меня к себе.

— Слава богу, ты вернулся, благодарю за это Господа, — говорит она.

Мать Ахмеда приветствует Фахимех и справляется о здоровье ее родителей. Вскоре она уходит на кухню, чтобы приготовить обед.

Фахимех обнимает меня за плечи. Покусывая нижнюю губу, она тихо роняет слезы и вытирает лицо белым носовым платком.

— Пока тебя не было, мы с Ахмедом каждый день говорили о тебе, — произносит она. — Нам страшно тебя не хватало, мы не могли дождаться, когда ты вернешься домой. Все, даже мои родители и братья, узнали, что с нами случилось. Мои мать и отец искренне беспокоились за тебя, молились за твое здоровье и благополучное возвращение.

Она спрашивает, как я себя чувствую, но прежде чем я успеваю ответить, снова обнимает меня и горько плачет.

— Вместе мы преодолеем это, — говорит она. — Не знаю как, но преодолеем. Обещаю. Наше выздоровление будет медленным, но оно наступит. Я в этом уверена.

Замечательно снова быть вместе с Ахмедом и Фахимех. Они оба выглядят взрослее. Кажется, между ними существует некая незримая связь, как это бывает только у женатых нар. Исчезли мальчишеские ужимки Ахмеда, его юношеские шалости. Видно, что рядом с ней сидит мужчина — уверенный в себе и решительный. Глядя на то, как он держится, понимаешь, что Фахимех — его женщина. Исчезли девчоночьи повадки Фахимех. Теперь она не похожа на впервые влюбившегося подростка. Теперь она женщина — зрелая, спокойная, ясно осознающая, что ее любят и ей безоговорочно преданы. Я спрашиваю себя, могли бы мы с Зари достичь такой гармонии, будь она по-прежнему с нами.

Фахимех принимается рассказывать о том дне. Когда солдаты напали на Ахмеда и меня, она упала без сознания на тротуар и больше ничего не помнит. Люди заслонили ее от агентов, рыскавших в толпе с целью разузнать о «трех чокнутых ребятах, из-за которых случилась эта ерунда». Потом ее проводили домой и рассказали все родителям. Узнав, что она была с Зари, Ахмедом и мной, старший брат Фахимех кричал и бранился. Но, услышав о том, что произошло, он стал обнимать ее, осыпать поцелуями и благодарить Бога за то, что она жива.

Фахимех долго болела. Она не могла ни есть, ни спать. Ее по-прежнему преследуют видения того дня, и она часто плачет без причины. Родители хотели послать ее на время в Англию к дальнему родственнику, но она отказалась ехать.

— Знаешь, что убивает? — спрашивает она. — Неизвестность, вот что. Я каждый день ходила в тюрьму «Эвин». Я была уверена, что мне придется назначить цену пулям, чтобы мне отдали ваши тела.

Она прикусывает кожу между большим и указательным пальцами. Она не могла оплакивать Зари, пока не узнала, что со мной и Ахмедом.

— Мне казалось, что моя жизнь потерпела крах, и я не могла двигаться дальше, — говорит она, захлебываясь слезами. — Мне так ее не хватает! Хотелось бы мне знать, зачем она это сделала. Казалось, она так сильно в тебя влюблена. И в тысячу лет не догадаюсь.

Я говорю им, что мог бы догадаться, когда за несколько дней до этого мы с Зари разговаривали о Сократе и Голесорхи. Я рассказываю, как она рассуждала о смерти и самоубийстве и как я поспешил сменить тему, потому что она показалась мне угнетающей.

— Может, если бы я выслушал ее до конца, то заподозрил бы что-нибудь, — говорю я, нервно теребя рукава.

Ахмед хватает меня за руку.

— Не надо, — шепчет он.

— Не вини себя, — просит Фахимех. — Никто не догадался бы по такому разговору, что именно она затевает.

— Я бы не стал истолковывать слова Зари как свидетельство того, что она собиралась сделать, — говорит Ахмед. — Это пришло ниоткуда. Тебе нельзя, нельзя, нельзя винить себя.

— Почему она это сделала? — спрашиваю я. — Она говорила, что любит меня. Как можно поступить так с кем-то, кого любишь? Я не понимаю.

Я говорю, что не понимаю, но на самом деле я понимаю. При всей невообразимости ее поступка ей он, должно быть, представлялся единственным способом бросить открытый вызов шаху, принести себя в жертву ради великого блага — акция под знаком красной розы, Сократова решимость, героический жест, означающий невозможность жизни без свободы.

Я спрашиваю, как они встретились после освобождения Ахмеда. Он качает головой и смеется. Фахимех тоже.

— Он пришел к нам домой, — начинает она. — Дверь открыл мой брат.

Она умолкает и смотрит на Ахмеда, чтобы тот продолжал.

Ахмед пожимает плечами.

— Я так рад, что не пришлось нарушать обет, данный священному братству боксеров.

Фахимех с улыбкой хлопает Ахмеда по плечу.

— Дорогой мой братец, — говорит она. — Ты ведь не собирался избивать бедного пацана, правда?

— Он не был пацаном, когда избил меня за несколько месяцев до этого, — саркастически произносит Ахмед.

— Он всего лишь пацан, — со смехом протестует Фахимех.

— Так или иначе, — говорит Ахмед, — к счастью для «пацана», он отошел в сторону. Она неслась к двери, истошно выкрикивая мое имя. Бог мой, жаль, тебя там не было! Она закатила такую сцену! Все повыскакивали из домов, чтобы посмотреть, что происходит.

— Через пару дней наши родители встретились и объявили соседям, что мы помолвлены, — говорит Фахимех, с ликованием показывая обручальное кольцо.

— Не могу поверить, что не заметил этого раньше, — говорю я, обнимая разом ее и Ахмеда.

— Мы не хотели без тебя отмечать помолвку, — говорит Ахмед. — И потом, мы хотим подождать до годовщины Зари.

Я необычайно счастлив за них. Это первая хорошая новость, которую я услышал за много месяцев.

По дороге к дому Зари мы останавливаемся у розового куста.

— Все за ним ухаживают, — шепчет Ахмед. — Ради Доктора, Зари и тебя.

Я с признательностью киваю.

— Мы не дадим этому кусту погибнуть, — говорю я.

— Никогда, — подтверждает Ахмед.

Мы подходим к дому. В голове проносится вереница образов — первый день, когда в эту дверь позвонила Фахимех и началось наше замечательное совместное лето. Никогда не забуду радостную улыбку Зари, когда она открыла нам. Они с Фахимех обнялись. Потом, перед тем как вернуться в дом, Зари посмотрела на нас и подмигнула. Сердце разрывается при мысли о том, что Зари никогда больше не выйдет открывать дверь в этом доме.