Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

— Мы возражаем! — встал Морекопов. — В деле уже имеется заявление, где председатель ССС выражает несогласие с акционированием!

— Передайте заявление!

Кочуренко небрежно протянул судье листок бумаги. Она, пробежав глазами, объявила:

— Заявление подано преждевременно и будет рассмотрено позже. Считают ли стороны возможным начать судебное разбирательство при имеющейся явке?

Дверь отворилась, и на пороге, как чудное виденье, возникла Ласунская. На ней было изящное бордовое платье с глубоким декольте, прикрытым норковым палантином, на голове красовался розовый тюрбан, скрепленный серебряной брошью. Лицо, виртуозно подновленное макияжем, издали казалось намного моложе. Кутаясь в мех и ласково глядя на судью, актриса спросила голосом вдовствующей королевы:

— Простите, голубушка! Здесь у нас отбирают «Ипокренино»?

— Здесь никто ничего не отбирает, — передразнила Добрыднева, рассматривая наряд вошедшей. — Вы, собственно, кто?

— Я? Ласунская…

— Конкретнее — свидетель или представитель истца? Если свидетель, ждите в коридоре!

— Я Ласунская… — растерянно повторила великая актриса.

— Она представитель истца, — пришел на помощь Морекопов. — Вот доверенность!

— Хорошо. Отдайте секретарю паспорт и садитесь. Больше не опаздывайте!

— Бабушка, давайте паспорт! — протянула руку простодушная Охлябина.

От слова «бабушка» Вера Витольдовна вздрогнула, как от удара кнутом, побледнела, пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась за дверной косяк. На помощь одновременно рванулись Жарынин и Ибрагимбыков. Они подхватили ее под руки и бережно усадили на стул. Актриса задыхалась, держась за сердце.

— Валидол! Есть валидол?!

Десяток сморщенных рук с готовностью протянули свои таблетки.

— Лучше нитроглицерин, — со знанием дела посоветовала Саблезубова.

— Надо вызвать «скорую»… «Скорую»!

Добрыднева покачала головой, встала и взяла папку:

— Перерыв. Развели в суде богадельню…

— Это же Ласунская! — с упреком бросил Огуревич.

— По мне хоть Алла Пугачева, — сказала судья и удалилась.

— Я же… я не хотела, я же просила… Зачем?! — всхлипнула любимица Сталина и сникла, теряя сознание.

— «Скорую»! «Скорую»! — кричали все хором. — Надо открыть окно!

«Скорая помощь» приехала на удивление быстро.

— Сюда! Сюда! — загалдели ветераны, завидев людей в белых халатах. — Умирает! Скорей!

Ласунская тем временем пришла в себя и уверяла, что абсолютно здорова. Однако ей измерили давление, пощупали пульс и почти силой уложили на носилки.

— Мы не должны ее потерять! — строго предупредил Болтянский.

— Не потеряете, — ответил доктор так, будто речь шла о варежке.

Ибрагимбыков наблюдал за происходящим с неподдельной тревогой. Когда актрису понесли, он догнал врача, что-то шепнул ему и сунул в оттопыренный карман халата деньги. Тот принял мзду равнодушно и кивнул, мол, не переживайте — полечим! Старики гурьбой проводили носилки до лестницы, но Тамара по приказу Жарынина стала загонять ветеранов в зал. Кокотов направлялся к своему месту, когда заплакала Сольвейг.

— Срочно! Приезжай! — сурово сказала Валюшкина.

— Ты без меня не можешь? — пошутил писодей.

— Немедленно! Это. Серьезно!

Голос у нее был странный: взволнованный и строгий одновременно — так обычно говорят в присутствии посторонних.

— А что случилось? — напрягся Андрей Львович.

— К тебе пришли.

— Ко мне? Кто?

— Приезжай. Узнаешь.

Автор «Кандалов страсти» затомился недобрыми предчувствиями. А что же вы хотите? Он вырос в стране, где люди, к которым «приходили», исчезали надолго, а то и навсегда. Светлана Егоровна на всякий случай понижала голос и вжимала голову в плечи, когда речь заходила про ее дядю, старшего брата отца — Тимофея Антоновича, арестованного за студенческий доклад о хазарском походе князя Святослава. Отсидев, дядя остался на Севере, работал учителем в сельской школе и умер еще до рождения Кокотова. Мнительный писодей вообразил плечистых оперативников, притаившихся с наручниками за дверью, и заранее струсил. Но взяв себя в руки, мысленно обследовал последние годы своей жизни и пришел к выводу: ничего такого, за что могут «прийти», он не совершал. А там кто его знает…

— Мне надо съездить домой! — объявил Андрей Львович.

— Вы спятили! Сейчас начнется самое главное! — побагровел игровод. — Все идет отлично! Гениальная импровизация судьбы. Разве вы не видите, обморок Ласунской пробил Добрыдневу насквозь! Жилет не помог. Она в наших руках!

— Я этого не заметил.

— Вы просто ничего не понимаете! Я вам гарантирую. Осталось чуть-чуть… Не уходите!

— Мне надо домой.

— Неужели вы не хотите насладиться победой?! Увидеть, как этот надушенный абрек на наших глазах превратится в жалкого обделавшегося барана?

— Мне надо.

— Ну, как знаете… — игровод посмотрел на писодея с презрением, словно тот дезертировал с передовой, бросая товарищей на верную смерть. — Идите к черту!

Кокотов бросился к выходу, но спохватившись, вернулся.

— Что еще? — надменно спросил режиссер.

— Одолжите на такси!

— И что они только в вас находят? — фыркнул Дмитрий Антонович, доставая бумажник.

…Выскочив из суда, Андрей Львович поднял руку и остановил облезлый «жигуленок». Водитель долго соображал, где находится Ярославское шоссе, потом, цокнув языком, кивнул: садись. В машине пахло пловом и кизяком. По дороге Андрей Львович сообразил: должно быть, Нинка затеяла постирушку, а у древней «Эврики», мечущейся, воющей и дребезжащей при отжиме, как старая нимфоманка, слетает с резьбы резиновый шланг. Надо постоянно за этим следить. Значит, случилось худшее: вода протекла на нижних соседей, а это такие жуткие пьяницы и скандалисты, что не дай бог! Однажды неверная Вероника поливала на балконе цветы в ящичках и брызнула на соседское белье, развешенное внизу. Что тут началось! Крик, ругань, вызов участкового. Еле-еле откупились…

Снова заплакала Сольвейг. Писодей, уверенный, что звонит Нинка, торопливо откликнулся, но это был соавтор.

— Вы где, дезертир?

— Еду…

— Могу захватить вас после суда, — предложил Жарынин.

— Нет, спасибо, я сам доберусь…

— Ах, простите! Ах, извините, коллега! — заерничал игровод. — У вас же теперь столько персональных шофериц! Смотрите, уездят!

— Прекратите!

— Не ерепеньтесь! Паспорт-то ваш у меня. Вы теперь крепостной. Ясно?

…Из лифта Кокотов вышел этажом ниже, чтобы оценить масштабы коммунальной беды, но никаких признаков водной катастрофы не обнаружил. Мыльные лужи не выползали из-под дверей, соседи не гремели ведрами и не орали, обещая засудить «мокрушников». Не было и дэзовских сантехников, светящихся небритым счастьем легкой поживы. Никаких следов потопа. Обрадованный и встревоженный, Андрей Львович, одним духом одолев ступеньки, убедился, что и здесь, на его площадке, сухо. В прихожей ждала Валюшкина: наверное, услышала звук отпираемой двери. На ней был красный спортивный костюм, а голова повязана розовой косынкой. Утренняя женщина.