Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

На следующий день Кокотов спал почти до обеда, а проснувшись, выглянул в окно: лес, прихваченный ранними заморозками, за ночь пожелтел и побелел, точно Хома Брут, насмотревшийся нечеловеческих кошмаров в ночной часовне. На ограде лоджии писодей увидел крупную птицу с серой головкой, палевой грудкой и зеленоватыми крыльями. Она клевала красную сморщенную рябину и осторожно поглядывала вокруг выпуклым юрким глазом. Ему показалось, что она вот-вот заговорит с ним о здоровье, но пернатая гостья, почувствовав на себе человеческий взгляд, взмахнула крыльями и улетела, как давешний «богомол».

Андрей Львович не удержался и коротко всплакнул над своим несбыточным сном, над невозможностью чудесного исцеления. Потом побрел в ванную — умылся, почистил зубы, снова улегся в постель и стал казнить себя за то, что не открыл вечор Наталье Павловне. Это ж какое-то помрачение — не впустить в номер женщину, которая от нетерпения даже колотила каблуком в дверь! Непостижимо! Автор «Преданных объятий» не поленился, сползал в прихожую, высунулся в коридор — так и есть: внизу на фанеровке виднелись черные загогулины — следы от каблуков. Он хотел немедленно звонить ей и просить о невозможном — о прощении, но взяв в руки «Моторолу», обнаружил, что Обоярова набирала его номер раз десять, а потом разразилась гневной эсэмэской:

Кокотов, Вы невыносимы. Прощайте! Н. О.

Звонить Андрей Львович не решился, а стал сочинять в уме ответную эсэмэску, крутясь мыслью почему-то вокруг знаменитого романа Кундеры «Невыносимая легкость бытия». Когда-то, мечтая разгадать секрет нобелевского мастерства, он прочел его дважды, никаких особых тайн там не обнаружил, зато удивился, насколько же этот чех не любит русских — до зубовного скрежета, до абсурда, до глупой и злобной напраслины. Надо додуматься: оказывается, наши солдатики в 1968-м, высунувшись из танков, исходили жадной слюной, провожая взглядами длинноногих пражанок в мини-юбках. Нет, не из-за уставного казарменного воздержания! А потому что якобы в СССР стройные женские ноги были такой же редкостью, как сервелат в гастрономе — сразу очередь выстраивалась. Уродливые лытки неопрятных советских баб навеки искривлены примесью грязной кочевой крови.

Писодей мысленно выстроил перед собой в ряд Елену, Лику, Лорину Похитонову, Валентину Никифоровну, Нинку и Наталью Павловну. Ну и где кривые ноги? А ведь лет пятнадцать назад, когда он читал «Невыносимую легкость бытия», эта злобная чушь отзывалась в нем болезненным сочувствием. Такое охватывает нашего начитанного соотечественника, когда при нем ругают Есенина.

«Встретить бы этого Кундеру и дать в морду!.. Господи, о какой ерунде я думаю!»

Булькнула «Моторола» — и на экране возник конвертик. Кокотов, затаив сердце, распечатал:

О, мой бедненький рыцарь, о, мой несчастный спаситель!

Я знаю про вашу беду. Мне рассказал Дм. Ант. Мужайтесь! Диагноз не приговор. Медицина всемогуща, а вера всесильна. Я позвонила отцу Владимиру. Он обещал сугубо молиться за вас и советует обязательно попоститься и причаститься перед операцией. Я говорила с отцом Яковом. У него есть молитва-оберег, найденная академиком Яниным в Новгороде в культурном слое XI века. Несколько человек, в том числе певец Марик Стукачев и боксер Клинченко, вылечились с помощью этой молитвы от серьезных болезней. Я скоро примчусь к вам и привезу текст. Когда буду подъезжать, дам знать. Надеюсь, дверь, жестокий, вы мне откроете! Я буду вашей сестрой милосердия, сиделкой, другом!

Еду, еду, еду.

Ваша, Ваша, Ваша!

Н. О.

Кокотов несколько раз перечитал «месседж», поцеловал «Моторолу», а потом долго лежал в мечтательной прострации. Сердце, словно маятник, ухая, качалось, то попадая в тень болезненного отчаянья, то вырываясь в свет любовного трепета. Из этого странного состояния его вывел тихий плач брошенки Сольвейг.

— Ну. Ты. Как? — спросила Валюшкина.

— Нормально.

— Извини. Сегодня. Не приеду.

— Работаешь?

— Угу. У тебя. Есть. Загранпаспорт?

— Есть… — удивился писодей.

— Мой. Кончился. Оформляю.

— Командировка?

— Пожалуй… Держись! Целую.

Кокотов выправил себе паспорт, чтобы съездить в тур «Милан — Флоренция — Венеция», но в последний момент пожалел денег — жаба задушила. Сердце снова качнулось в тень, и он затомился оттого, что никогда теперь не увидит Италию, что Нинка, в отличие от Натальи Павловны, уже избегает встреч с раковым больным, что все это страшно несправедливо, но абсолютная ерунда по сравнению со скорым исчезновением. Потом ему пришла в голову странная мысль: а вдруг рай — это такая туристическая фирма? Она отправляет праведников в лучшие отели у моря, в горах, у минеральных источников, снаряжает экскурсии к пирамидам, в Кижи, по замкам Луары, в Венецию… Мест отдыха и достопримечательностей в мире столько, что хватит до Страшного суда. А как быть с грешниками? Очень просто. Они будут скитаться по тюрьмам, колониям, лагерям. Мест заключения на планете еще больше — столько, что не управишься до трубы архангела…

В этот момент, деликатно постучавшись, в комнату зашел Жарынин. Прежде чем подойти к соавтору, он скрылся в санузле и возился там несколько минут. Андрей Львович даже засердился: мол, отправляясь к больному, мог бы воспользоваться и собственными удобствами. И тут же Кокотову стало смешно, что в последние дни уходящей жизни его волнуют такие пустяки. Игровод наконец вышел из туалета, присел к соавтору, пощупал лоб, пожевал губами, покачал головой. Писодей ощутил себя школьником, простудившимся на катке. Светлана Егоровна тоже щупала лоб, жевала губами и качала головой. Некоторое время Дмитрий Антонович молча сидел у изголовья, потом спросил:

— Ну, не надумали?

— Нет…

— Зря…

— Кто вас просил рассказывать Наталье Павловне про мою болезнь? — со скрипучим неудовольствием проговорил Кокотов, хотя в душе был благодарен режиссеру.

— Зачем вы так с ней?

— Как?

— Вы бы ее видели! Регина с Валькой даже испугались, валокордином отпаивали. Что вы с ней сделали? Решили напоследок оторваться?

— А она что сказала?

— Она не могла говорить из-за рыданий. Колитесь!

— Я… я… Я не открыл ей дверь.

— Что? Ну вы и садист! Теперь я понимаю, почему утром она уехала с вещами…

— С вещами?

— Да. Агдамыч грузить помогал. Столько сумок и картонок! Знаете, я читал, в египетских гробницах у фараоних археологи находят разного барахла гораздо больше, чем у самих фараонов. Правда, забавно?

— Забавно, — буркнул автор «Преданных объятий» и отвернулся, раненный бестактностью.

— …Когда я рассказал ей про ваш… диагноз, она сначала не поверила, потом заплакала и улыбнулась.