Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

— А как же Алсу? Ведь Юлия тоже увидела мужа с любовницей.

— Чудак вы человек! Она давно обо всем знает и даже благодарна этой самоотверженной девушке, которая своим юным телом заслонила ее от пошлых домогательств постылого супруга, использующего брачный секс вместо снотворного. И вот вообразите, хорошо одетые люди переходят, прихлебывая из бокалов вино, от одного портрета к другому, одобрительно кивают, хмыкают, щурятся, ахают, восхищаются, подолгу задерживаются у портрета Юлии, исподтишка сравнивая пастель с оригиналом. А потом, конечно, шепчутся, что в 2008 году рисовать в манере позднего Фешина глупо и бесперспективно…

— А Фил Бест с Антониной придут на вернисаж? — спросил Кокотов.

— Отличная мысль! Вы просто лапка, как любил говорить мой однокурсник Веня Шмерц — трансвестит с детства. Конечно. Тоня еще жива. Но трагедия уже не за горами. Как и положено салонным знаменитостям, они прибывают с опозданием. Выходят из «Бентли», на голой прокурорше вечернее платье от Сони Риккель. Но все собравшиеся видят ее обнаженной, словно сошедшей со скандального двойного портрета. Ах, как я это сниму! Фил дружески похлопывает Кирилла по спине, хвалит некоторые работы, но в особенности портрет Юлии. Он-то сразу понял: это не обычное «московское лицо», нет — это судьба художника!

— А Черевков и Анита? Они ведь тоже все поняли?

— Конечно! Сегодня вы дважды лапка! Но Анита уверена в себе и пока не очень беспокоится. Сознаемся, Юлия — не первое увлечение Кирилла, ибо, как говорил всезнайка Сен-Жон Перс: «Любовница становится натурщицей реже, чем натурщица — любовницей». Но пока все обходилось без неприятностей — развода и дележки имущества. А вот Черевков заревновал! Конечно, Юлия подпорхнула к нему, вежливо поздоровалась с Алсу и как бы невзначай сообщила, что Кирилл случайно нарисовал ее в «Аптекарском огороде», и сегодня, внезапно позвонив, пригласил на вернисаж, поэтому она здесь, а не у мамы.

— Ты дала ему свой телефон?

— А как же! Я думала, мы купим этот рисунок для гостиной.

— М-м-м… Почему бы и нет…

— Ах, какой у вас милый кулон! — восхитилась хитроумная Юлия, уверенная, что украшенье любовнице купил Черевков.

— Да, пожалуй, в гостиной рисунок будет смотреться неплохо, но нужна хорошая рама, — смутился ревнивец.

В этот щекотливый момент в тесные стены бывшей пожарной части врываются бесцеремонные охранники и беспардонные телевизионщики, а следом неторопливо входит Сам в своей знаменитой тюбетейке. Он начинал карьеру в Средней Азии — восстанавливал Ташкент после землетрясения — и пристрастился к тюбетейкам. Их у него, поговаривают, не менее тысячи, есть даже вышитые золотом, украшенные черным жемчугом, сапфирами и рубинами. А что делать, если все несут и дарят, несут и дарят?! Как обычно, Сам по субботам объезжал стройки, распекая прорабов, доводя до инфаркта архитекторов, и вдруг увидел растяжку на бывшей пожарной каланче — «Московские лица. Пастели».

— Ну-ка зайдем! — приказал он своему начальнику охраны — в прошлом боксеру-тяжеловесу.

— Погодите!

— В чем дело?

— Вы же сказали, что Черевков знал о предстоящем посещении…

— Правильно! Запомните, мой друг: всякое неожиданное решение большого начальника заранее тщательно готовится его помощниками. Сам, как и положено истинному государственнику, был тайным поклонником кондового реализма. Да и вообще любителей авангарда к власти допускать нельзя — погубят страну! Поверьте, коллега: человеку, влюбленному в Кандинского, я бы не доверил должности шпалоукладчика. Но конечно, из политкорректности Сам делал вид, будто куры, гадящие на голову восковому Льву Толстому, это тоже искусство. Однако увидев на растяжке вместо кубических харь и ягодиц трогательные лица жителей вверенного ему города, к тому же запечатленные с реалистическим тщанием, он чуть не заплакал от избытка чувств и приказал остановить кортеж. А то, что он увидел на выставке, и вовсе его потрясло:

— Господи, как живые… — повторял он, переходя от портрета к портрету.

Боксер-охранник, бывший у него консультантом по всем вопросам, включая искусство, наклонился и шепнул шефу:

— Большой талант!

— Сам вижу! — огрызнулся Сам. — Где автор?

Анита и Манана под руки подвели к нему упирающегося Кирилла:

— Вот он!

— А меня так сможешь нарисовать?

— Смогу…

— Молодец! У тебя будет свой музей! У Глазунова есть, у Шилова есть, у Цинандали есть, у Бессонова есть, у Андрияки есть. И у тебя тоже будет! — торжественно объявил Сам, обнимая художника. — Для такого искусства музея не жалко!

Затем он оглянулся, ища глазами столичного олигарха Тибрикова, который всегда дежурил сзади на всякий случай, но в этот момент, чувствуя недоброе, попытался спрятаться за чужие спины.

— Отдашь ему своего Шехтеля! — приказал Сам, имея в виду знаменитый особняк на Никитской.

— Как прикажете! — помертвев, охотно согласился олигарх.

— А ты… — Он заметил в толпе Черевкова и ткнул в него пальцем, — поможешь, если чего надо пристроить или перепланировать. Понял?

— Будет сделано! — рявкнул Константин Федорович.

Ошпаренный счастьем начальственного внимания, он даже на время забыл про вероятную измену жены. Анита же тем временем бросилась целовать благодетелю руки. И было за что! Настал ее звездный час. Буквально за мгновенье никчемный муженек, мазюкавший пошлой пастелью старомодные портретики, вдруг превратился в богатого и значительного человека! Шутка сказать: под личный музей, даром, градоначальник только что отвалил ему особняк Шехтеля в центре Москвы! А ведь кроме картин там можно разместить ресторан, туристическое бюро, отделение банка, косметический салон… да мало ли что еще туда можно всунуть.

— Спасибо! Спасибо! — шептала Анита, целуя руки дающие.

— Ну, будет, будет… — пробормотал Сам, гордясь своей любовью к искусству, и направился к выходу.

Ему еще предстояло довести до микроинфаркта парочку прорабов да закошмарить нескольких глав районных управ. За градоначальником двинулась вся разношерстая свита. Справа, выпрашивая льготную аренду, пристроился Бессонов, слева ручной олигарх Тибриков умолял вместо Шехтеля отдать художнику что-нибудь попроще, например, цокольный этаж доходного дома на Солянке.

— Нет, Шехтель! — остановившись, отрубил Сам. — И смотри у меня!

В результате этой внезапной остановки случилось замешательство: один беспардонный телевизионщик с наплечной камерой, наткнувшись на каменную спину боксера-тяжеловеса, отшатнулся и нечаянно толкнул под руку Черевкова, а тот в свою очередь от неожиданности плеснул вином прямо на белую рубашку Кирилла, который стоял как во сне, ошарашенный случившимся. Все, конечно, лицемерно закричали: «К счастью, к счастью!» И только Юлия, предчувствуя непоправимое, с ужасом смотрела на красное пятно, медленно расплывавшееся на груди любимого… Ну, как?